Топ поставщик
Так мило светятся тыковки бритых наголо голов. Много оранжевого цвета, в глазах рябит от этих ярких одежд. Как обычно, в таких местах, всё настолько благостно, солнечно и прекрасно, что его подташнивало (фигурально выражаясь).
— Добрый день, Папочка, — папочкой звали местного настоятеля храма, все, кто хоть немного знаком с ним и вхож в эту обитель просветлённых.
— Приветствую тебя, мистер Роджерс. Мы очень рады твоему визиту к нам.
Настоятель так сильно щурился и улыбался, что на лице совершенно не было видно глаз. Он кланялся, довольный и спокойный, предвкушая хорошую сделку.
Широкий светлый навес, скрывал в тени сотню человек, минимум. В обители обедня. Огромные блюда, в большинстве, с фруктами овощами и лепёшками, стояли прямо на земле, укрытой коврами, простынями и прочими тряпками. Почти никто не говорил, а если и говорил, то очень тихо, и что-то невероятно важное — все знали, что настоятель видит на триста шестьдесят и слышит всё кругом, сквозь свои довольные щёлочки глаз и своими огромными загорелыми ушами — никто не хотел попасть в немилость.
— Может быть хочешь отобедать с нами?
— Кофе, разве что. Благодарю, Папочка.
— Пойдём, поднимемся на веранду, мистер Роджерс, там вам будет удобнее.
Веранда у южного хода в ашрам предназначалась только для настоятелей и важных гостей. Всё по последнему слову. Там интернет, беспроводные зарядки, компьютеры, и всё что может понадобиться. Стойка с шикарной кофемашиной и плитой. Продукты на любой вкус тоже всегда на месте.
Роджерс присел за столик и шикарный вид на долину сделал его чуть нежнее.
— Папочка, а вы составите мне компанию? Может и правда что-нибудь перекусим?
— С удовольствием мистер Роджерс, с большим удовольствием, — ответил настоятель и лицо его стало ещё благостнее и шире.
Он обратил свою добрую и ласковую улыбку куда-то к стойке и служебному входу. Роджерс никого не видел, но там все всё поняли. Через минуту им принесли кофе, и этот запах…
Ох, не всегда, даже в лучших местах большого яблока, доводилось мистеру чувствовать такой запах и вкус. Он пил только чёрный и, по чашке кофе, ему становилось понятно, что из себя представляет место, где её подают. Папочка, как всегда, пил что-то сложное и красивое, безошибочно точно приготовленное для него. Чувствовалась тут итальянская рука. Ох уж этот папочка — знает он толк в жизни.
— Как поживает мистер Роджерс старший? Как его здоровье?
Принесли закуски.
— Всё прекрасно, сезонные французские радости. Он, между прочим, очень хорошо отзывался о вас и об этом месте. Говорил, что вы большие специалисты и велел всецело доверять и, даже, быть крайне щедрым. Представляете?
— О, как рад я слышать, что старик Роджерс, добрый друг, в хорошем расположении. Он скала. Прекрасный человек.
Принесли птицу, в замечательном фруктовом соусе, нежную и мягкую, но с характером. Мистер Роджерс про себя удивлялся прозорливости, у него никто ничего не уточнял. Папочка, естественно, сидел ещё более довольный, хотя куда уж там. Дело своё он знал, знал, как для начала хорошенько умаслить.
Прекрасное место, между прочим, попасть сюда на обучение мечтали посильнее чем в Кембриджский или Технологический Сингапурский университет. Не зря он находился на практически недоступном выступе у вершины горы. У вершины мира.
Невозможно передать ощущения от приёма превосходной пищи на этой веранде, ученикам сюда и близко не светило, тут могла быть только определённая каста людей. Обед подошёл к концу, дела подошли к началу. Вертолёт со своим пилотом блаженно дремал на площадке. Ученики разошлись по своим местам и делам. Огромный многоярусный ашрам дышал силой и благополучием, вот смотришь на него и как-то сразу становится понятно, что всё будет хорошо.
Роджерс захотел ещё чашку кофе и через мгновение её получил. Горный воздух и климат в целом, окончательно расположили его милой стороной к настоятелю и вообще... Папочка, как всегда, тонко чувствующий человека, незаметно подал знак и из уст в уста, стопами и кистями рук, его воля понеслась по обители, до тех самых, кому сегодня доведётся побывать на просмотре.
Я, вообще, не представлял, что такое бывает.
В просторном холле второго этажа была устроена кафедра для выступлений. В целом, это помещение походило на работающую телестудию, своим обилием света и камер, переговорных столов и отделённых ширмами площадей.
За кафедрой, уверенно и спокойно, что-то транслировал молодой монах. Его оранжевый был чуть темнее, чем могло показаться сначала. И репетируя, и вслух добираясь до истины, он вещал, а за ним наблюдали. Именно наблюдали. Персонала и наставников, в зале сейчас было в разы больше, чем учеников.
— Очень приятный голос, — сдержанно выказал мнение Роджерс, но папочка и не рассчитывал, что именно этот, без сомнения, выдающийся оратор, произведёт на него впечатление.
— Да, один из лучших в своём поколении, как раз для французской сцены.
— Прекрасно. Премьер-министр? Ха-ха-х.
— Этого я знать не могу, мистер Роджерс, — сладенько улыбаясь скромничал папенька, — ваш переговорщик вон за тем столом.
Роджерс остановился, он знал, что переговорщик действительно хорош, но хотел взглянуть. Молодой человек красотой мужественной, без сомнения, обладал, и харизмой, и притягательностью, и уверенностью. Его оранжевый был почти жёлтым. Восточные оттенки внешности, мало того, наделяли его шармом, плечо и осанка сильно просили хорошего костюма и свиты. Этот человек уже был продан, и шёл как бонус к основной сделке — Роджерсу старшему нужен новый человек, на восточный рынок.
Мистер остановился, не доходя до стола, до квадрата выделенного другим интерьером. Остановился рядом с ним и настоятель. Секунды не понадобилось молодому человеку. Он поднялся, без спешки, но точно понимая, что будет делать. Поднялся, оставил столу и собеседникам сдержанный поклон и кивок, и подошёл к Роджерсу.
Довольный Роджерс протянул руку в ответ. Молодой человек, приятно улыбаясь, пожал руку и поприветствовал мистера на прекрасном британском. Роджерс кивнул. Папочка засветился и очень довольный кивнул монаху, отсылая его прочь.
— Прекрасно, Папочка. Мистер Роджерс старший будет несказанно рад, такому приобретению. Семь языков?
— Четырнадцать, мистер Роджерс. Порядка двадцати, если бегло. А если на семи базовых, то всё в его руках, совершенно.
— Как вам это удалось?
— Вы же знаете, мистер Роджерс, у нас лучшие скауты, мы его заполучили ещё в юности, и просто дали возможность…
— Ох, папочка… Блестяще! Просто блестяще. Япония?
— Да, и только потому, что это не самая сильная его сторона. Мы считаем, что так он сможет сильнее раскрыться.
— Прекрасно. Я, честно говоря, в восторге… Как вы считаете, мы готовы к основной встрече?
— Да, мистер Роджерс. Мы готовы.
Гуру
Роджерс смотрел на него и вкус еды исчезал из памяти. Исчезал свежий горный воздух, исчезала благость, исчезал даже тёплый свет настроения, следовавший за каждым его шагом, до того. До того, как он всмотрелся в этого Гуру.
Цвета стали темнее, потолки ниже, пол под ногами жёстче. Этот Гуру слишком душный, в нём, как это не парадоксально, не хватало лёгкости. Это перебило даже аромат кофе и радость от него.
Мистер помрачнел лицом и заострился, он больше не слушал. Одного его взгляда было достаточно папочке, чтобы тот обронил под ноги сердце и разбил его. Но без эмоций, естественно, это пронеслось где-то в воздухе над их головами.
После небольшого замешательства, в гостиной третьего этажа никого не осталось. Только мистер, настоятель и их новое настроение.
Ощущение близости провала, ощущение близости пропало. Как будто ты нёс самый дорогой алмаз в подарок, а человек в итоге подох от жажды — очень хотел пить. Просто стакан воды. Просто стакан воды, без манипуляций на тему наполненности. Воды!
— Можно стакан воды?
Появилась вода. Появилась и была выпита. И с ней что-то закончилось.
Папочка засмеялся. Вроде бы даже искренне. Давненько с ним такого не происходило. Роджерс, мало-помалу, тоже заулыбался.
— Я вижу ты точно знаешь, кто нужен. Тогда есть решение, сделай выбор сердцем.
— Ха-ха-ха, папочка, это неподражаемо. Воистину, настоятель. Как миллиардная сделка ушла в это русло? Что предлагаешь делать?
— Пойдём смотреть. У твоей команды наверняка есть концепция. Так? Просто найдём недостающую деталь мозаики.
— Прекрасно. Я себе так и представлял, ха-ха, как просмотр спортсменов. Смотрю на всех, на всю команду в игре, но замечаю именно того, кто нужен, потому что точно знаю для чего.
— Прошу, мистер Роджерс, пойдём прогуляемся.
Настоятель сделал пару жестов для помощников и… спустил поводья.
Ашрам жил своей жизнью, каждый там занимался своим делом и для большинства это был обычный день. И вот теперь, папочка вёл мистера Роджерса в этот обычный день. Только так и можно было в него попасть. Попасть в обычный день, в обычную жизнь, чтобы там отыскать именно того, именно своего Гуру. Отыскать и закрыть сделку.
Снова в этом месте появилась сказочность, появился азарт. Вот теперь-то его прилёт сюда, и сделка по Гуру, действительно, обещали стать ценными. Формальность ушла, и у Роджерса блеснула мысль: не специально ли папочка затеял всё это представление, предполагая и, даже наверняка, зная, что этот святой не подойдёт? Ну, что ж, посмотрим.
Показать товар и взглянуть на новое поколение Роджерсов. Настоятелю необходимо стать другом и соратником, одному из самых ценных своих партнёров, клиентов и меценатов. Все двери открыты, особенно, если ты уже внутри.
На лицо настоятеля снова вернулся прежний лоск блага и умиротворения — отлучался не на долго. Роджерс предвкушал. Как же это интересно, отыскать того самого… Сомнений быть не должно. Сердцем, так сердцем.
Под звуками шагов на лестнице стали слышны новые, до того сокрытые, ноты радости предвкушения и внутренней готовности прикоснуться… Может быть его зовут папочкой ещё и потому, что ребёнком себя чувствуешь? Роджерс уловил вибрацию от топота и услышал какой-то странный шум, шум чужого дыхания. Оказывается, это не его шаги так играли. Но радость то его…
Маска была такого глубокого красного, что за ней и вовсе не было никакого лица, никакого человека. Пляска демона. Монах, в коричневом тряпье, вобравшем в себя цвет земли, древесной коры и красного заката, широко расставил ноги и топал, и изгибался всем телом на вдох и выдох, и поднимал руки, и восхитительно нечеловечески танцевал. Заворожённые и околдованные этим ритмом и звуками выдоха, как выстрела, за ним в танец следовали все, кто был рядом. Видимо, его ученики.
Роджерс поплыл, стал поднимать руки и плавно зашагал к группе, танцующей, как одно безликое целое. Настоятель коснулся его плеча и придержал.
— Не ходи. Просто смотри…
Мистер Роджерс вытер лицо ладонями, и на нём проступил лёгкий испуг. Папочка улыбнулся и сощурился, как он это может: толи одобрительно, толи назидательно. Роджерс смущённо улыбнулся и коснулся плеча настоятеля, в ответ и из благодарности. Папочка поклонился, и они медленно пошли вдоль стены, не приближаясь к этому танцу.
Буйство духа восхитило Роджерса до глубины души. Он никогда такого не видел. Папочка слегка придерживал его под руку. Они отошли от прохода, от широкого лестничного пролёта, и остановились. Остановились, чтобы лучше видеть.
— Ххха! — резало ашрам пополам, —хха! — снова и снова.
Роджерс воткнулся взглядом в эту красную маску, теряя всё кругом, кроме неё. Настоятель тоже смотрел. И видели они, как кукловод прикидывается человеческой куколкой. Что-то объёмное и глубокое стояло за этой маской.
Растворялись плечи и ноги. Исчезали руки и человеческая форма, исчезли люди рядом. Оставалась лишь маска, с прикреплённым к ней коричневым полотном, коричневыми тряпками, и пятна блеклых оранжевых и жёлтых тканей рядом. Невозможно так танцевать. Невозможно так двигаться и пульсировать. Был в этом и прибой и запах ветра, и страх и любовь одновременно. Был в этом неподвластный никому порядок, такой простой и понятный. И узор, и течение, и вектор, и падение. Был в этом и «3x - 1» и калейдоскоп… Мистер растворился бы один, заблудился и исчез, но никто не один, в калейдоскопе.
Настоятель медленно подвёл его к высокой тёмно-деревянной двери, Роджерс ничего кругом не распознавал, какие уж тут двери. Но ждать нечего — папочка нежно и плавно развернул мистера к двери. Роджерс до последнего пытался смотреть, выворачивая шею. Папочка толкнул двухстворчатые двери перед собой, и они легко распахнулись, открывая новое, почему-то зелёное, помещение. Роджерс протанцевал дальше, в крепких руках настоятеля. Им вслед, в последний раз, летел выстрел дыхания маски. Двери закрылись, сразу, не болтаясь в попытках остановиться, а замерли, скрывая прошлое. Роджерс пришёл в себя, на лицо Роджерса пришла ошалелая улыбка. В опустошённый взгляд вернулось сознание, вернулась личность, вернулось личное.
Папочка поклонился, мистер Роджерс младший поклонился в ответ, хохотнул, подвигал плечами, повертел головой, сонастраиваясь со своим телом, возвращаясь в привычное состояние. Рядом с ними протянулись белые ниточки благовония, окутывая и утягивая их дальше.
Дальше, по этому «сладенькому» зелёному коридору, широкому и заполненному чем-то новым. Ощущением уюта и спокойствия. В конце коридора Роджерс оставил свои туфли на стеллаже и получил открытые пробковые тапочки. Весь западный мир, настрой и все его представления остались с носками на полке, рядом с обувью. В подсознании продолжала танцевать красная маска с разноцветными полотнами тканей. Глаза блестели уже немного иначе.
Очень красивая грядка с экзотическими, но отдалённо знакомыми фруктами. Растут ли фрукты на грядке? Ещё какие. Тот ещё фрукт — каждый из сидящих здесь в падмасане. Массовая склонность к геометрии, не иначе. Идеальные ряды, с какой стороны не взгляни. Различались только оттенки одеяния и кожи монахов, что никак и никому не мешало. Свет: чистый, звонкий и тёплый — уже почти делал их святыми. Ещё эти благовония…
— Ну, ступай. Вот тебе команда, как спортсмены, все вместе, в едином порыве. Хи-их, хо-хо-хо.
— А мы им не помешаем? Прямо туда?
Папочка расплылся в улыбке, сложил ладони и кивнул. Роджерс не решался. Папочка сделал плавный и широкий жест рукой, приглашая его прогуляться по грядке, по гурийским фруктовым рядам. Грядам, так скажем.
Роджерс округлил глаза и слегка подогнул колени, естественно, не замечая за собой ничего такого. Его осторожная походка и движения в целом, походили на тыкающего палкой мальчика, в какое-то неведомое огромное и доброе существо: оп, шаг-шаг, оп, тык-тык… Так и живём. Но в существо он не попадал, даже находясь на грядах (гурийских фруктовых грядках — ровных рядах сидящих в лотосовой позе монахов).
Киану Ривз? Немой вопрос застыл вместе с Роджерсом, после продвижения вперёд. Он обернулся на папочку и вопрос, естественно, обернулся вместе с ним, оба, в надежде хоть за что-то ухватиться. Но папочки на месте уже не было — он тоже ходил по грядам, в другом конце зала.
А почему нет? Киану ведь тоже святой. Почему он не может быть тут? Может он для себя! Мистер Роджерс чуть сдержался, чтобы не коснуться плеча и не поздороваться. Киану ничего не подозревал, как и все прочие цветочки лотоса и полу лотоса, неподвижно сидящие с закрытыми глазами. Роджерс старался не хлопать тапочками, и ему самому, постепенно, становилось задорно от этой неподражаемой неловко-крадущейся походки. Настоятель наблюдал за ним сквозь грядки, сдерживая смех и набирая румянец своими гладкими щеками.
Сеанс коллективной медитации начался недавно, но все участники успели достаточно глубоко погрузиться. Молодой монах у входа, белой палкой с мягким набалдашником, ударил в огромную медную очистительную тарелку. Тарелка, закреплённая на крепком деревянном каркасе, гулко разлила вибрации по залу. Роджерс вздрогнул и замер в полу позе, от неожиданности. Тут и там замычали, настраиваясь волной от тарелки и уходя глубже в практику. Роджерс слегка вспотел — как-то всё это очень неловко.
Папочка поднял какого-то из наиболее опытных монахов и что-то ему нашептал. Теперь для Роджерса появилось место. Монах отправился ко входу и принял управление тарелкой на себя. Его младший товарищ поклонился и нашёл себе местечко с краю, на одной из грядок. Когда Роджерс пробрался сквозь гряды к папочке и занял место среди прочих, монах начал легко, очень тонко и почти неуловимо бить по тарелке.
Настоятель плавными жестами усадил Роджерса и, улыбаясь, показал ему прикрыть глаза и расслабиться. Монах, с тарелкой и палкой, управляя волнами, повёл Роджерса, вместе с остальными, по бескрайним просторам…
Спустя пол часа сеанс был окончен. Роджерс блаженно пришёл в себя и улыбаясь каждому, кого встречал взглядом, стремился пожать руку и поблагодарить, за это прекрасное путешествие. Настоятель поклонился монаху проводнику и пошёл сквозь поднимающиеся оранжевые цветы, по монашьему полю, к своему партнёру по сделке.
Все были несказанно довольны и счастливы. Монахи кланялись папочке и радостно жали руку странному человеку, впрочем, совершенно его не оценивая, а просто радуясь вместе с ним. Киану тоже был просто довольным и спокойным человеком, а Роджерс, к слову, уже о нём позабыл, стал более широкой и спокойной версией себя. Улыбка папочки приобрела для него понятное содержание — на его лице теперь тоже была улыбка. Не такая блаженная и сладенькая, но уже что-то.
В гору
Человек у подножия большой горы. Даже не у подножия, а где-то за сотни километров, принимает решение двигаться, двигаться к своему счастью, идти к своей мечте. И поднимается в эту гору. Шаг за шагом, ярким солнечным деньком, в засуху, под проливным дождём, сквозь мороз и метель. Шаг за шагом, к своей мечте и счастью.
Он идёт. Человек. Идёт и несёт с собой камень.
Это идеально. Роджерс смотрел на молодого беззаботного монаха и покорялся им. Топ. Стопроцентное попадание в концепцию…
Камень тяжёл. Камень гнёт человека к земле и путь превращается в путь страдания, в надежде, что где-то там наверху, можно будет наконец-то отпустить, положить этот камень на землю. Там, где счастье и мечта. Шаг за шагом. День за днём. Сезон за сезоном и год за годом. С камнем на плечах за спиной, в привычную и знакомую гору. Камень тяжелеет, формирует привычку, тело и мышление, тяжелеют и шаги. Шаг за шагом. Мысль о камне, страх отпустить его, страх его уронить, чтобы не пришлось спускаться за ним вниз. Шаг за шагом. И целью становится уже просто нести этот камень. Камень, и желание отдохнуть.
Несчастный человек, идёт в свою гору, чтобы когда-то стать счастливым.
Легко, каждое его движение полнится щедростью и скромностью одновременно. Роджерс стоял на балконе и наблюдал за восхождением монаха. Легко, преисполненный радостью каждого своего шага — на сердце совершенно нет никаких камней — он покорял гору уже счастливый.
Крутится-вертится
Темнело. Простор захватывал человеческий дух, на мгновение, чтобы отпустить его и насытить своей красотой. Вертолёт стремился подняться выше и продлить этот день для мистера Роджерса.
Несказанно довольный мистер, на удобном чёрном кресле-диване, позади пилота, смотрел, как его приобретение, его лучшее в жизни вложение — молодой святой, дышит на стекло и обводит контур гор, в которых провёл почти всю свою осознанную жизнь. Ох уж этот папочка, знал ведь, что делает.
Тф, тф, тф, тф. Тф, тф, тф, тф. Стрекотали и буйствовали лопасти над головой. Шум, привычно, постепенно отступал...
Ашрам спрятался за уступом горы и за лёгкими белыми облаками, ещё не набравшими вес и цвет. Начинался вечер. Время сумерек и полёта, время чтобы думать о чём-то далёком и возвышенном, время пред тем, чтобы приземлиться и спрыгнуть на ноги. Среди людей, летать может только тот, кто крепко стоит на ногах. Роджерс наслаждался перелётом. Святой, повторяя за мистером, нацепил наушники, но пристёгиваться не стал. Святой вскоре задремал. Роджерс обсудил с пилотом погоду и преимущества этой машины, по сравнению со старой. Вертолёт ашраму подарил мистер Роджерс старший.
Водитель вертолёта, немножко, как водитель такси, такси небесного, просто делал свою работу. Как водителю вертолёта понятно и привычно вести свою машину в горном сумеречном небе, с обилием механизмов и тонкостей управления, так просто и легко Гиро счастливо идти, без камня…
Роджерс мечтал показать, как водить такой «вертолёт», и что этому может научиться каждый, а ему незачем, у него-то водитель есть. Он уже представлял первый ролик, с камнем, горой, и лицом Гиро. Гладкое лицо не открывало глаз, покачиваясь головой… И как он спит? Как будто раньше летал на вертолётах и уже привык, или наоборот ему непривычно, и он спрятался в полусон. В любом случае, выглядело очень мило. За спящим святым, как за спящим ребёнком, наблюдать одно удовольствие.
Что в этой светлой голове сейчас? Может он видит лёгкий и прекрасный вещий сон, о своей жизни, о человеческих судьбах. О том что будет, и о том, как именно. Может он говорит с ангелами или прекрасными мудрыми духами, в райских садах или на побережье большой чистой воды. Может он парит, вне своего тела, где-то над просторами земли, как птица. Парит и смотрит на жизнь… Но он просто спал. Неудобно, не сильно глубоко. Вот он вздрогнул от того, что сдавил себе шею роняя голову, и одёрнулся, открывая глаза. Мистер Роджерс увидел в этих глазах страх. Гиро, как будто не знал, что с ним, и не понимал, что ему делать. Заметно потемнело.
— Мистер Роджерс, сядь рядом со мной, тут хватит места для нас обоих, мне как-то неловко тут… одному…
Мистер Роджерс насторожился, он уже давно привык доверять своей интуиции, даже самым неожиданным и странным её проявлениям.
Под диванами вертолёта лежали компактные парашюты, как запаска по размеру. Роджерс достал два парашюта из-под своего дивана и перебросил один на сидение рядом с пилотом.
— Мистер Роджерс?..
— Да, Сергей. Я думаю, нам всем нужно надеть парашюты.
Пилот больше ничего не спросил. Роджерс отдал второй парашют молодому святому, достал себе из-под его дивана и стал показывать, как правильно застегнуть. Помог ему, всё проверил и осмотрел со спокойной доброй улыбкой, заглядывая в беззаботное, почти детское лицо Гиро. Гиро, неподдельно, как в первый раз, восхищался закатом в горах.
Темнело быстро. Мрачные монолиты нависли необъятными стенами. Предчувствие загустело и стало ощутимо уже всем в вертолёте.
Лёгкая, блеклая вспышка. Её видел и Гиро, не понимая, что это такое, видел Роджерс младший уже сидя рядом с Гиро и догадываясь, что это такое, видел и Сергей, точно понимая, что это такое. Сергей включил аварийный маяк и разблокировал двери.
— Двадцать секунд мистер Роджерс, прыгайте! — громко и чётко приказал водитель вертолёта и начал десятисекундный отсчёт:
Десять, девять, — мистер Роджерс открыл дверь — восемь, семь, — вторая вспышка, чуть ниже, а значит к ним летела вторая ракета, из лёгкого гранатомёта — шесть, — он помог выпрыгнуть Гиро — пять, четыре, — выпрыгнул вслед за ним сам — три, два, один…
Гиро открыл Парашют, тут же, вслед за ним, свой открыл мистер Роджерс, наблюдая за тем, куда будет сносить святого, чтобы держаться рядом. Взрыв и всполох пламени осветил их. Первая ракета угодила прямо под кабину. Вертолёт махнуло в сторону.
Святой даже не пискнул — молодец, мальчишка. Вторая вспышка. У вертолёта оторвало хвост, машина застонала и завертелась, устремляясь в сторону, к выступу, к скале.
Сергей, раскрыл свой парашют, и профессионально держался мистера Роджерса. Так и летели, втроём, освещённые вспышками: зажмурившийся святой, мистер Роджерс, стиснув зубы и пытаясь восстановить дыхание, и Сергей, легко управляя парашютом и матерясь на всё ущелье. Если после этих проклятий стрелявшим суждено было выжить, то их жизнь обещала быть мучительной и беспросветной. Но выжить сейчас нужно было им.
Приземление обещало быть комфортным спрыгиванием со ступенек вертолёта, и обернулось таким жёстким и незапланированным...
Ветер им благоволил. Сергей, выругавшись, стал орать молодому парню взять правее, тянуть правый шнур… Но Гиро несло потоком, и мистер, с пилотом без вертолёта, лежали по курсу за ним… уходя в темноту.
Возможно, вы задавались вопросом почему пилота зовут Сергей? Спешу ответить: потому что советская школа лётчиков, в частности пилотов вертолётов, непревзойдённая. И постсоветской школы это коснулось — пилоты-то остались, как и их ученики, в разных странах. Они ценились и ценятся по всему свету, и в Камбоджи… , и в Британии над гладкими полями для гольфа, и в сложно проходимых горах, в равной степени. Что для прочих будет делом рисковым, то для них будет статика душевная и радость сердца — делом обычным, привычным, и не особо интересным. О любви к своим машинам вообще молчу, можете хотя бы вспомнить проклятия и ругань Сергея — такое не выдумаешь.
Сергей плавно обошёл мистера и сровнялся с Гиро. Темно. Быстро. Страшно. Что можно ожидать в такой ситуации от человека святого и благостного? Но Сергей докричался-таки до него и добился взять правее. Их унесло далеко, и вроде бы они были в сравнительной безопасности, но даже не взрыв пугал и оставался в памяти страшным пятном, а приглушённая расстоянием песня очереди, песня смерти. В момент, когда они были подсвечены вспышками. Роджерсу даже показалось, что он слышал, как рядом тихонько шепчут пули. Шепчут быстро, но очень и очень внятно.
Приятно познакомиться
Не смертельно. Сильнее всего ударило мистера Роджерса. Гуру слегка вывихнул плечо и разодрал ухо — его протащило пару метров, прежде чем он отстегнулся. Сергей приземлился, как бабочка, плавно касаясь носочками твёрдой поверхности. А вот мистер налетел на камни — кисть была сломана точно, на счёт рёбер наверняка сказать было нельзя — станет понятнее, когда он придёт в себя… В общем, всё очень даже удачно, все живы.
Они выиграли несколько километров и скоро придёт помощь, но бездействие губительно.
Сергей усадил мистера Роджерса между камней, там же спрятал парашюты. Возможно, брезент и канаты ещё пригодятся. Гуру остался рядом с бессознательным, так до конца сам и не придя в себя от прыжка.
После осмотра мистера, Сергей проверил голову и спину святого. Оставил ему сигнальный пистолет с двумя зарядами (один взял себе) и заставил перезарядить и показать, как он будет подавать сигналы. Велел ориентироваться на звук. Как только услышит постоянный гул, как раскат, стрелять прямо над собой, дважды, подряд. После того, как гул станет различим, когда звук станет понятным и отчётливым звуком лопастей вертолёта, тогда зажигать шашку. Только тогда, когда вертолёт уже будет рядом, чтобы слишком рано не выдать своё местоположение. Молодой святой всё понял, вроде бы, понял и то, что помощь придёт вон с той стороны, не оттуда, откуда летели они.
Сергей проверил свой пистолет, сбросил всё лишнее и переключился в режим зверя. Теперь ругань из его уст, натурально, походила на звериный рык. Он отправился встречать новых друзей. Знакомиться с ними поближе.
Уже по дороге в горы он сделал выводы по огневой мощи и калибрам выпущенных в вертолёт ракет. Наверняка — это местные разбойники, нанятые на охоту за ними. И это очень обнадёживало и укрепляло его в стремлении поскорее разыскать своих новых друзей. Они-то и не подозревали, что охотиться будут за ними, а не они.
Два выдоха, два вдоха. Два выдоха, два вдоха. Два выдоха, два вдоха. Это очень удобно, быть готовым…
Как быстро в горах меняется погода? Как её настроение, если ты что-то упустил. Пилот, бесславно потерявший свой вертолёт, ничего не упустил. Он видел, как собираются и укрепляются в своём намерении пролиться дождём, облака.
Сергей набрал крейсерскую скорость и её придерживался, стремясь сблизиться и найти выгодную позицию до первых капель дождя или, чего похуже, мокрого снега. Возможно, если бы мы могли сейчас видеть его, и могли различать детали, при таком освещении, то мы рассмотрели бы, как блестят азартом и злостью его глаза. Угробить такой комфортный и совсем новый вертолёт. Вандалы! Преступление против человечества — не иначе. Но сослагательного наклонения, в схватке за свою жизнь и за то, что тебе дорого, быть не может, как не может теперь быть и пощады, к преступникам прервавшим полёт святого таким кощунственным образом.
Его глаза неистово сверкали.
Два вдоха, два выдоха. Два вдоха, два выдоха. Два вдоха, два выдоха. Сергей добрался к подножию и решил подняться выше, чтобы пропустить группу наёмников, когда они спустятся на открытую местность, и контролировать их перемещение. Как же это удобно, быть физически готовым и обладать навыками.
Замри. Притворись камнем. Они совсем уже рядом. Мелкий дождь, принимая Сергея за валун, слил пилота с очертанием скалистого выступа. Дыхание выровнялось. Плечи застыли. Тоненькие ниточки концентрированного внимания накрыли подножие гор вместе с каплями дождя. Неловкий шаг, на скользких камнях, эти ниточки зацепил. Сергей услышал, и даже немного рассмотрел первую группу. Наёмники не говорили, значит не безнадёжны, и это уже было хуже.
Отпускать нельзя. Нельзя позволить им далеко уйти и самому ввязаться в бой со второй группой. Мистер Роджерс мог до сих пор не прийти в себя — его серьёзно ударило… а святой, пусть и способный изменить жизни миллионов, вряд ли тут что-то сможет. Нужно рисковать, и нападать сейчас, без шума, чтобы вторая группа ничего не заподозрила. Судя по первому выстрелу, они гораздо выше.
Четыре человека. Один лёгкий стрелок, один со складным однозарядным гранатомётом, и два бездельника. Для такого выстрела достаточно одного, все остальные шли в комплекте. Сколько тогда человек в другой группе? Загадка на знание повадок разбойников индоевропейского горного района. Как вы уже догадались, Сергей превосходно вёл счёт, но сейчас всё сводилось к сведению счётов. Поскольку погибель нового вертолёта никто не отменял.
Первый, «наиболее удачливый», просто поскользнулся, когда услышал за спиной движение и захотел обернуться посмотреть… Таким образом он приобрёл в голове дополнительное углубление. Шлема на бедолаге не было. Сергей проверил пульс, забрал автомат у лёгкого стрелка (он оказался уже тяжёлым) и поспешил дальше.
Второй, со странно закреплённым отстреленным гранатомётом на пояснице, держал перед глазами вспышки взрывов, и не подозревая, что такое концентрация. Сергей просто шёл рядом с ним, чуть за спиной, потом обхватил его лицо и шею, опустил на колени, уложил на бок и задушил. Никакой пользы на нём не оказалось.
Третий и четвёртый как шли в комплекте, так и шли вдвоём, отдельно от остальных. Сергей-то и не подозревал, что они переругались между собой и от того группа так растянулась. А поругались они из-за права выстрелить — им так и не довелось. Проклиная жадного товарища, они и погибли, в муках озлобленности и обиды. Острое лезвие походного ножа облегчило их жизни настолько, что они стали невесомы, неуловимы, и исчезли под этим дождём в горах — одна за другой — три, четыре.
Совсем потемнело от низкого густого неба из туч и воды. Влажность «сто процентов», ещё немного и можно будет плавать. Похолодало. Но как дышится!
Мистер Роджерс застонал и сел удобнее. Правой руки, которой прикрывал голову от удара во время приземления, он совсем не чувствовал. Рука отекла и болезненно застыла. Дышать тяжело. Он закашлялся и закряхтел, пытаясь подняться на ноги. Попытка успехом не увенчалась, но ноги вроде целы. Кисть, плечо и несколько рёбер выбыли из путешествия на неопределённый срок, сковывая Роджерса младшего в положении слабом и почти беспомощном… но Роджерс поднялся на ноги, опираясь спиной о валун. Где остальные?
Драм-н-бейс, такой лирический и диповый. Как это романтики нет? Взгляни, как будто в замедленном, как будто над ним в ущелье валит музыка… Муви стайл. Серёжа разошёлся. Он щедро поливал своих новых друзей из автоматической винтовки, и двигался. И двигался. И двигался, уводя наёмников в сторону. Только так он и мог выжить. Чем больше он устанет, чем больше отдаст сил, тем больше у него шансов, этой ночью, в этих горах. Как это, никакой романтики? Обезумевшее его лицо, мокрое, подсвечивалось вспышками выстрелов, снова и снова.
Гиро, ещё долго после ухода Сергея, перезаряжал сигнальный пистолет, доводя навык до автоматизма, пока руки не перестанут дрожать. Учиться его научили хорошо, в ашраме, помимо прочего… Теперь он выбрал место с хорошим обзором, буквально, в минуте от камней, за которыми находился Роджерс. Роджерс его не видел.
Застонало, затянуло, наполняя пространство гор монотонным гулом. Всё отчетливее и отчётливее. Роджерс ничего не слышал, у него и так шумело в голове. Гиро выждал немного. Выстрелы ушли, и убеждаясь наверняка, что это звук вертолётов, что звук приближается, он выпустил две сигнальные ракеты. Одну за одной, прямо над головой. Серёжа, с переменным успехом, расхлёбывал густо заваренную кашу.
Многочисленный отряд просеялся сквозь напористый встречный огонь и был демотивирован. Лицо Сергея посекло стружкой от скал, в боку появилась такая ненужная новая дырка, но мерзкого гранатомётчика он так и не достал. А должен — сигналить он не может, не может подвергать риску ещё одну вертушку с людьми. Позиция хорошая, можно бы переждать, но переждать не получится. Небо осветили две оранжевые вспышки, призывая последние его силы в атаку. Терять нечего, кроме жизни, но только так её можно обрести… и он обрёл.
На приближающихся вертолётах видели бой, выше по горам.
Медицинский вертолёт, с группой медиков, остался над сигнальной дымовой шашкой. Военная вертушка продвинулась выше и зависла, не заходя в ущелье, спуская на шнурах двух военных, оставляя одного на борту вместе с пилотом, прикрывать.
Сергею, очередью в области бёдер, пересекло ноги. Его осталось совсем мало, но гранатомётчика он забрал. Он видел, как рядом с телом на земле, лежит «тубус» ракетницы. Он видел, сквозь навязчивый болезненный сон, как бьётся о землю тело стрелявшего в него. Он видел свою руку, видел, как нажимает спуск сигнального пистолета, и его ракета улетает в небо.
Выжившие наёмники слышали рычащие проклятья, на таком понятном чужом языке, что их уже ничего не могло спасти. Ракета осветила их жизнь оранжевым, почти красным цветком, украшая ущелье. К ним бежали военные.
Вскоре Сергей услышал характерные короткие очереди, знакомые почерком профессионалов. Когда в ущелье не осталось угроз, в виде жизней наёмников, за ним пришла вертушка, но этого он уже не видел.
Светлая плоскость
Что вижу я? Что чувствую? О чём думаю? — но нет же, совершенно не так. Белая дымка, оставленная плотным отпечатком наркоза, покрывала сознание, и весь его мир... Он, мистер Роджерс младший, одним лишь ощущением, двигался по больничному коридору. Белому, пустынному, обволакивающему. Зеленоватые шторки за стёклами дверей и окошек, сливались сплошной полосой, где-то далеко, в уголке левого глаза. Ноги шли. Неуклюже, оступаясь, доставляя его к важным воспоминаниям. К воспоминаниям о вертолёте и его пилоте, встретившем наёмников в горах, в одиночку… К воспоминаниям о том, как они приземлялись. О том, что они выжили. О том, как их забирали и, главное, что он может встать и может идти.
Не было его семьи и возможностей. Не было значимости. Не было статусов, привычек, планов. Был только коридор и палата интенсивной терапии, где, видимо, без сознания и шансов лежит тело человека, на которое он должен взглянуть… сейчас.
Стойка с капельницей, на колёсиках, скользила плавно и легко, помогая ему аккуратно плыть по коридору, как ему казалось. За его спиной лежала каталка, рядом с ней на попе сидела медсестра, которая собиралась остановить его. Одно из окошек в палату разбито. Ёмкость с лекарством в капельнице отвалилась от стойки и тянулась за ним по полу. На шум, из той самой палаты, вышел доктор и святой, вслед за ним. Доктор остановил Роджерса, поднял лекарство и стал шуметь. Мистер не слышал и почти не видел его. Коридор… Монах взял его под руку и помог дойти. Стойка осталась в коридоре. Монах с Роджерсом, и доктор с лекарством прикреплённом к пациенту, как на поводке — так и вошли.
— Плофо выглядиф, мифтел Лодзефф, — слабо, но вполне различимо поприветствовал его Сергей, с трубкой во рту.
Да как так? Он ещё и говорит.
— Фпафибо, за больнифу, мифтел Лод…
— Остановитесь, дорогой. Мистер Роджерс, он очень вам благодарен, как и все мы, но покиньте палату. Позже, мистер Роджерс. Видите? С ним всё в порядке. Позже, нам всем нужен отдых.
Монах придерживал своего нового «хозяина» и улыбался. Глаза его светились любовью, добром, и немножко глупостью. Он ничего не говорил, ничего и не хотел.
— Держись, дорогооой. Всё будет замечааательно, — в срединном состоянии между смехом и слезами, мистер Роджерс сжал предплечье Сергея и, при помощи Гиро, уплыл из палаты обратно в коридор. Наркоз его не отпускал.
Тумбочка лежала на боку, что-то рассыпалось по полу. Доктор снова возмущался, в палату просочилась медсестра навести порядок. Всё хорошо.
В коридоре уже не было ничего лишнего. Монах доставил мистера до постели. Доктор был тут как тут — лекарство снова нужно пристегнуть. Нужно было вздремнуть, хотя бы чуть-чуть.
Пульсируя темнотой, от закрывающихся век, Роджерс боролся со снотворным, застревая где-то в вечности, между коридором и подушкой. Через минуту он отключился. Гиро отправился к Сергею, но его уже не пустили, и он остался молиться под дверью.
Если бы мы могли видеть, как из его сердца льётся молитва и благодать, то увидели бы, как от святого расходятся светлые волны, стремясь силой и здоровьем сквозь дверь в палату, поддерживая и укрепляя израненного пилота. Если бы мы могли почувствовать это, то нам стало бы спокойнее и теплее…
Так и было.
Снова в небо
— Что значит скончался, не приходя в себя?..
Подушка, как снег свежая, лежала у стены и смягчала новость для его спины. Роджерс сидел на постели и чувствовал пустоту под кожей. Загипсованная рука закрепилась повязкой к телу, прикрывая прооперированные рёбрышки его. Пришла боль и напористо стучала красной пульсацией ему в сознание. Наркоз отступил, оставляя во рту привкус ночного хождения и чего-то глянцевого. Вернулись планы. Вернулся статус. Появилась злость, досада и разочарование.
Но была только пустота под кожей.
Он не стал говорить, что в бреду слышал, как его благодарит пилот. Было достаточно его прогулки по коридору. Доктор долго рассказывал о сложности ситуации и о том, что вообще странно, как пациент столько протянул. Говорил о том, что совсем скоро с мистером Роджерсом всё будет отлично, что осложнений не будет, что всё вернули на места и всё прекрасно заживёт. Говорил о лёгком сотрясении молодого монаха и о прекрасном стечении обстоятельств… за исключением…
В больницу прибыл видный провластный представитель и в один голос с военным чином рассказывал о том, что все причастные будут найдены и наказаны, о том, что это невероятное происшествие, и о том, как они благодарны и как сильно они на всё готовы. Полицейские даже не стали Роджерса тревожить расспросами. Гиро вполне справился.
Пустота потихоньку заполнилась голосами властей, военных и докторов. Мистер настоял на немедленной организации трансфера. Толпы ненужных и бесполезных людей, уже ничего не могли сделать. Охрана и пустая улица лишь больше злили и раздражали его. Гиро, сам собою, просто держался рядом.
За ними прибыл самолёт и забрал… и забрал с собой ущелье. Забрал с собой эти несколько часов ночи и последующие дни, заполняя пустоту высотой, скоростью и знакомым запахом.
Вернулась значимость цели.
Лишь благодарность… Гиро молился, любил, и изучал новый мир, в котором ему теперь предстоит жить.
Роджерс целиком вываливался из иллюминатора на облака и вспоминал, то, что мог вспомнить. Лишь благодарность, малознакомому, практически случайному человеку. Благодарность за радость к жизни и бескомпромиссность. Благодарность за то, что они могут лететь дальше, над этими облаками.
Пустота отступала. Роджерс предвкушал явление святого массам. Команда пиарщиков и юристов уже несколько месяцев готовила программу и платформу. И вот он, первый, действительно важный проект — человек, который поможет отпустить камни…
Гиро, как ребёнок, радовался красоте посуды и вкусу обеда. Рыжим креслам и дисплеям. Стюардесса немедленно покорила его своей первой же улыбкой. Он светился, улыбался… и жил.
Роджерс видел его, видел его человеком. Пустота совершенно исчезла. Он радовался жизни вместе со святым, радовался той жизни, которую сам перестал замечать.
Небо стелилось само собой, больше не впуская Роджерса в облака. Иллюминатор слился с бортом самолёта, содержание которого оказалось очень даже увлекательным. Мистер улыбался стюардессе и кряхтел от боли, сдержанно посмеиваясь вместе с ней над Гиро, покорившем их в ответ, своей открытостью и непосредственностью.
После обеда Роджерс сходил проведать своих пилотов, которых до того даже не знал. Поинтересовался, как их жизни, как их семьи… похвастался гипсом… посидел за штурвалом собственного самолёта… и был щедро вознаграждён радостными понимающими взглядами и рукопожатиями. Счастье. Счастье и благодарность. Он больше не ждал приземления, чтобы жить.