Взрослая девочка
Весна в глазах
— Да не, так не работает. Как можно, типа, «вылечить детскую травму»? Ну как? Ребёнок не понимает что происходит, а потом, в возрасте, невозможно вспомнить, как и почему тебе покалечили психику. Ну, смотри…
В искренней убежденности отсутствия того, чего не может рассмотреть, мужчина продолжал монолог. Коллеги торопились с обеда. Они прошли по газону через сквер, мимо детской площадки, к большим красивым мраморным ступеням. Девочка на площадке провожала их вниманием глаз, недовольством щечек, и напускным безразличием сердца — слишком близко к ее игрушкам, слишком большими ботинками они ходят тут.
Дяденьки поднялись по лестнице и скрылись в домике.
Она не слышала их разговора, не видела, как «внимательно» один слушает другого, не стараясь переубедить. Несколько лет терапии и он парил легко, рядом с такими темами, но шли они вместе, и для девочки между ними не было никакой разницы. Она не любила их обоих, искренне, одинаково покусившихся на ее уединение и спокойствие, величиной хамства и глупости всех взрослых людей. Как будто чьи-то дела могут быть важнее детского мира? И мира, вообще. Ушли. Всё. Нет никого.
С ней осталась только весна.
Девочка тихонько замычала и села на землю, складывая ноги так, как может только ребенок с еще гибким и открытым сознанием. Она запела весне. Весна пела в ответ, ярко, играя с ней лучами остро-любящего солнца. Девочка пела и играла с разноцветными камушками, на краю песочницы, своими светлыми пальцами.
«Она тебя любит», — кричали ей искры на лужах и вспышки солнца на асфальте. «Это только начало», — говорили холодные влажные почки на деревьях, покачиваясь и оттаивая вместе с городом. «Всё впереди», — шептала дорога воздухом над машинами, увлажняя улицу мелкими каплями и заигрывая с прохожими, указывая направление дорожными знаками, светофорами, полетами птиц, стараясь дотянуться до просыпающейся после зимы интуиции особенно внимательных горожан.
И времени нет. Не потому, что ей надо торопиться и с приближением вечера, наступлением сумерек, ее отведут домой. Нет, его нет совсем, как явления, как течения, как того, на что можно обратить внимание, что можно почувствовать. У неё есть только вечность этой весны. Только бесконечное «сейчас» её детства, без представлений о возрасте, о прошлом, о будущем. Есть только вечность, времени, сейчас, не существует.
Маленький ребёнок
Травма никогда не одна
— Что это? Ну как так можно, всегда одно и то же? Ну я же просила! Неужели вы не видели какой надо сок? — девушка кричала в толстенную невидимую стену, пустую, с точки зрения отклика или хоть какой-то обратной связи, бронебойную, как ей казалось.
«Стена», в ответ, ничего не хотела. Не видела, не чувствовала, не желала выходить навстречу. Она уже просто не могла слушать, впускать кого-то в себя, особенно её, «эту». Слишком плотно сжато внутри, слишком сильно. Слишком много серого и холодного в основании. Всё это слишком.
Женщина молча поставила литровую бутылку гранатового сока на стол, лучшего, что был в самом дешевом магазинчике на углу дома. Задрала подбородок и посмотрела свысока на «недодочь» невестку. Не говоря ни слова она пошла снимать верхнюю одежду, в свой коридор, в чужой квартире, и только оттуда крикнула:
— Где Серёжа? Они ещё не приехали?
— Нет, — тихонько ответила молодая обессиленная мама себе под нос, и остервенело затрясла бутылку с соком.
Ей хотелось швырнуть бутылку в стену так сильно, чтобы этим соком затопило кухню и всех соседей. Чтобы осколки порезали всё-всё-всё на лоскуты и рваные раны, освобождая ее. Чтобы не было этой квартиры, всего города, вместе с музыкальной школой дочери и всеми магазинами, дворами, машинами. Она трясла бутылку, перемешивая в себе ярость и бессилие, в надежде получить из этого коктейль хоть сколько-то счастливой жизни.
Никакой защиты и опоры, только гранатовый сок для дочки мог спасти этот день, как ей казалось, но он должен был быть «нектаром» в коробочке с трубочкой, как она любит, и купить его должен был муж... а не вот это вот всё.
Она опустила руки и поставила бутылку рядом с раковиной. Закрыться в кухне, спрятаться, остаться одной, но что может дверь, когда в собственном доме есть непроницаемая стена, а дверей нет, нет никакого понимания и уважения. Дверь открылась тут же.
Через пару минут открылась дверь входная. Папа запустил дочку. У неё перед глазами до сих пор стояло звенящее светлое небо. От синего к белому, проснувшееся, огромное весеннее небо. Она видела его днем, перед музыкалкой, видела перед собой на занятиях, видела и сейчас.
Девочка, забежала радостной волной, скидывая ботинки, и покатилась по квартире в поисках мамы. Подбегая к кухне она уже слышала острые и резкие звуки, крики бабушки. Там, стоя у раковины в красивом пушистом бежевом свитере, он пыталась его замыть и кричала.
На ней, на столе, на полу и стенах, повсюду были красные пятна и лужи. Девочка остановилась и смотрела с любопытством, она должна немедленно всех обнять. Для нее не было никаких стен, она не видела чужой боли и не испытывала своей. Весна тихонько замычала свою песенку, через нее. Девочка запела и подошла к маме... потом к бабушке... крепко-крепко обнимая их, не переставая петь.
Она пела что-то про красоту и свое большое безграничное небо, пела про чистоту, и для нее не было сопротивления, она не видела злости и обиды. Она просто пела, и всё. Мама успокоилась, бабушка закрыла кран и замолчала.
Мама девочки вышла из кухни, увидела его и спросила:
— Ты почему сам сок не купил?
— Да не успевал я. Маму попросил, она зашла?
— Зашла...
— Ну, что ты хочешь тогда? Давай не сейчас, — мальчик надел шапку «неслышку» и «невидимку» и заторопился собирать вещи, чтобы поскорее уйти.
Мама девочки продолжала с ним ругаться, пока его мама тихонько плакала на кухне, обнимая внучку.
Девочка продолжала петь, когда он выскочил на площадку и закрыл за собой дверь. Дверь дома, в котором не находил себе места. Всё, что он мог, начать ругаться или закрыться в себе. Пример стены всегда был рядом, и он научился. Научился чему смог.
Пройдя первый пролет лестницы он услышал как за ним открывается дверь:
— Паап?
— Да, доча, это ты?
— Ты на тренировку?
— Да.
— А ты скоро вернёшься?
— Скоро, совсем скоро вернусь.
— Я люблю тебя!
— Я тоже тебя люблю, пока!
Он улыбнулся, и улыбка осталась на его лице.
Большая девочка
Профессиональный инструмент
Ей тоже хочется любви. Хочется быть любимой и желанной, но в ней совсем нет этого чувства. Ее время ушло, в этом она себя убедила.
Ревность к молодости и красоте уплотнила воздух между ней и женой сына. Она бы рада, она очень хочет, но только где-то в глубине. В той глубине, которую почти не может разглядеть с поверхности. И прямо сейчас, в этой глубине, что-то сильно дрожит, откликаясь музыке, откликаясь пению маленькой девочки.
Внучка крепко схватила ее, так вцепилась ей в ноги, что невозможно пошевелиться. А внутри так сильно дрожит, так рвется наружу, что волна вот-вот поднимется на поверхность, чтобы стать видимой.
Волна поднимается, выходит, женщина успокаивается. Чувствует, осознает и успокаивается. Девушка, в это время, стоит за углом, слышит всё, и не решается заходить.
Женщина помнит, видит и понимает. Она может чувствовать. Она может.
Невозможно хотеть страдать, злиться, обижаться, но к этому можно привыкнуть. Спрятаться, когда всё уже не имеет значения, и забыть, а когда твое «сейчас» подходит к концу, вдруг, вспомнить, что оно у тебя есть, и осознать. Счастье есть, есть, и оно всегда возвращается к жизни из забвения и пустоты. Вот оно, вбегает штормом, в поисках мамы, находя всех, и от этого счастья уже никуда не спрятаться.
Нет никаких стен. Счастье крепко держит тебя за ноги, пока ты не признаешься себе в нем. Никто никуда от него не убежит, ведь девочка продолжает петь. Когда мы идем ужинать, продолжает, когда соседские дети делают уроки, продолжает, вместе с бабушкой, чтобы каждая мама смогла отдохнуть.
Мама и папа всегда прислушается, чтобы проснуться, чтобы проснуться собой. И музыка продолжает петь, продолжает петь девочкой, продолжает весной, пока девочка не станет большим музыкантом, чтобы петь еще громче, еще лучше, еще проникновеннее. Разрушая самые большие и прочные стены, которых никогда и не было, и уже никогда не будет. Есть только музыка, только большая музыка.