Этого не может быть... На потолке красуется стрелка, углом острым, на окно. Этого не может быть, неужели дорога любви, заговорила со мной?
Заострилась, она сама, как стрела. Вся нежность ушла, из неё ушла, наружу, во внешнее. И оголилось, и оголилось что-то глубже, чем тело. Неужели…
Губы, розовые, известной формулой, рисуя новую свою форму, белой полоской стали. Держать. Держать. Не дрожать. Застыть, не чувствовать, не мычать. Поколения женственности, в затылке её, восстали: образы запульсировали, затанцевали. Затопали поколения и застонали… Жать на них, с силой жать. Не плакать, не двигаться, не отпускать. Крепко, ровной белой полоской, ровной белой полоской, на безмятежном красивом лице — с силой держать. Не отпускать, не отпускать, всё что за ними. Держать и дышать.
Глаза налились, густея бездонным маслом, и заискрились огнями. И застыли глаза и заиграли. Горячими стали, обжигая сильнее оранжевой стали, сильней раскалённой стали. Веки, ресницами чёрными, на белой мертвецки коже, глаза окаймляли — она их держала. Она их держала. Но, на предательском подбородке, углубилась и задрожала, ямочка, скромная ямочка, милая скромная ямочка. Она задрожала, крича о лавине, огромной и неудержимой, в своей безграничной силе. Нет. Нет-нет-нет. Не сейчас. Но сейчас будет всегда… Да. Счастье, вперемешку с замёрзшей голодной дворняжкой, клокотало, в теле её. В гладком теле, под кожей, оттенка белого, редкого дерева. Идеального. Не живого не мёртвого и, как будто, такого понятного, белого гладкого тела. Неужели…
Страсть, если долго её держать, свободу не отдавать, не давать проявляться, то, неизбежно, становится плаксой. Она не знала, не знала, что она, как котята, как несколько килограммов, котят. И не важно, что они делают, не важно и что хотят. Беззащитные, серые, комочками в теле её, нежном… Блаженно, прикрывая глаза, в полудрёме, тихонько урчат. В полудрёме, тихонько урчат, миллиарды котят. Не знала, что убивая этих котят, убивает и всех, кто видит её, с замиранием, без надежды, опять повстречать. Не знала, что на белом, с мольбой о веснушках, лице, пятнистый румянец явился и красками проступил. Пятнистый яркий румянец, горячими красками проступил, на белом лице. Не знала, что рыжеватые длинные локоны, на голые плечи упали, грудь прикрывая, в прозрачном весенним белье. Не знала, что всё это может выстроить, всех акварельных художников, в очередь, у двери её, у её двери, с надеждой попасть и писать натюрморт, из её частей, у её постели. С надеждой, наконец-то, прикоснуться к искусству. Нет не знала она. Нет. Но она, естественно, знала.
Этого быть не может. Я не пойду, ещё чего не хватало! По первому знаку, по первой стрелке любви. Никуда не пойду, я не такая. Дорога любви! Мало ли…
Говорила она, себя убеждая, но уже поднимаясь, к окну подходя, и губы свои в розовый цвет отпуская.