— Посмотри, ты видишь вон там два корабля?
— Да, вижу! Очень красиво! Они, как будто, парят над водой.
— Это от естественного испарения… Испарение, волны от него, дрожание вот это, видишь? Оно визуально перекрывает воду, и получается такой эффект..
— Интересно…
— Но мы не об этом. Мы о кораблях, — сказал он и придвинул её поближе к себе.
Она прижалась и положила голову ему на плечо. В этом не было никакого позёрства. Не было подражания образам из мелодрамы. В этом была её нежность, была её чувственность. Прямо сейчас, когда она расслабилась, когда она рядом с ним и чувствует себя в безопастности, вот тут, на его плече, в объятьях. И вообще не важно, что там испаряется у кораблей…
Он не придал и толики такого значения — просто прижал её, чтобы прижать поближе.
— Это одинаковые корабли, — продолжал он свои сладкие искусительные речи, как ей казалось, говоря о них, а не о кораблях, — их построили одни инженеры, в одном месте и даже вместе спустили на воду, представляешь? — говорил он об этих кораблях и ни о чём другом, просто потому что интересовался.
— Да… — ответила она, приближаясь своим лицом ещё чуточку ближе к его лицу, ещё на миллиметр.
Он, зачем-то, достал бинокль и стал в него смотреть, «неужели, чтобы разглядеть чувства, нужен бинокль», — возмутилась она про себя.
— Но это совершенно разные корабли. Пароходы, кстати, их сделали похожими на старые пароходы. Знаешь такие? Для туризма, но корабли самые современные… На одном из них возят туристов, а на другом…
Она нежно взялась за бинокль, устраняя препятствие от его лица, приближаясь ещё, «вот она, вот она я», — прикрыла она глаза, и ещё на миллиметр ближе, «ближе…»
— Ну, кто же так смотрит, дурочка? Возьмись крепче! Глаза шире открывай и прижимай, прижимай сильнее, — взял он бинокль её рукой и помог ей правильно в него смотреть. Совсем не то и не туда прижимая.
Она заскрипела чем-то в области горла, бросила бинокль на песок, скрестила руки на своей пылкой груди и надула губы, полные не только горячей крови, но и осколков разбитого сердца, израненные.
— Не понял. Ты что?! — удивился и вспылил он.
— Вот именно!
— Что «вот именно»? Ты обалдела?
— Вот именно, не понял!
— В смысле? Ты бинокль мой швырнула, а я ещё виноват в чём-то?
— Да, ты виноват, ты не понял!
— Я говорю бинокль зачем ты бросила? — зло спросил он, поднимая и отряхивая песок с бинокля.
— Хочешь ещё раз брошу? — спросила она не спрашивая, взяла из его рук бинокль и бросила куда подальше, в сторону от воды, туда, где заканчивается песок и начинается трава с камнями.
— Дура! Ты что?!
— Ничего! И не подходи больше ко мне! — сверкая глазами, в которых не видать прощения, крикнула она и ушла.
Он смотрел ей вслед, смотрел в сторону затерявшегося бинокля и, на секунду, но замешкался… что его и погубило.
Местный пацан, грустно ковыряя прутиком подсохшие на солнце клочки травы, прогуливался в ожидании друзей с мячом, и нашёл бинокль. В бинокле была разбита одна из линз, и это из видимых повреждений, внутри тоже что-то было сломано, что-то невидимое, как иногда бывает в отношениях между людьми. Пацан поковырялся, покрутил, подсунул складной ножичек, постучал камнями, и сделал себе из бинокля «подзорную трубу» капитана, чтобы смотреть в сторону моря, в сторону своей большой и прекрасной мечты, пока совершенно свободной, ото всех этих глупостей.