Давно, не говорили горы. С тобой, давно не говорили. Сжигая, речью бурой, камни, сжигая в мякоть скалы. Давно, не говорили горы. Надо! Молчат они. И гордо, горло, с пересохшей лавой, жаждет пламени. Огня, и моря жизни жаркой, жаждут больно, жаждут страстно. Горы тут, и небо. Огня густого жаждут.
Жажда пламени.
Молчат, в пустыне снежной, белой. Мочат, пусть и восстали к небу. Молчит, без дара речи красной, холодный серый камень. Скалы только. Пропасть. И сколько им молчать ещё? И сколько ждать огня?
Как будто завладела стужа, как будто завладела серость, как будто нет и ада больше, в глубине ночи бездонной, как будто нет начала рая, без огня. И всё: «как будто». Как будто замер человек, как будто умер. Молчит. И ад в пустыне бродит, одиноко. Молчат и горы. Давно, давно не говорили. Горе. Скоро.
Дрожит земля — шаги пустые громче. Дрожит опять, взывая к разговору. Дрожит, не в страхе перед смертью. Дрожит, готова петь она! Готова. Горы, дети и основа, зову вторят. Дрожит земля, дрожат и горы. Громко. Не слышно слов, мольбы утонут, лишь огню дорога. И рай выходит сам на землю, через горы, сливаясь воедино, с адом. Нет больше слов. И ничего не надо. Небо пепла. Ожил камень. И больше нет речей, и только небо пепла. Собеседник. И только небо пепла. Собеседник. Только.
Иду к горе. Иду, шагами полными, зову к горе тебя. Давно, не говорили горы, и лучше нам унять их разговором, но не слышат слов они. И лучше нам унять их разговором, но не слышат слов они. Давно.