Не могу держать в себе разницу между празднованием Международного женского дня и тем, как стремительно стареют, и как тяжело жили жизнь некоторые важные в моей жизни женщины. Перед тем, как я начну лить и при условии, что у меня это получится, ремарка: до выделения и празднования, чего-либо, хорошо и важно обрести хотя бы немного, всеобщего, человеческого... для всех. Но тогда и праздновать становится не обязательно.
Women’s Day but women die. Самые первые, самые старые — так уж выходит, так повелось, в рамках жизни, преемственности, и смены поколений. Старые уходят первыми, чаще всего. Сегодня о женщинах, по старшинству.
Иногда, лучше, молчать, но очень редко, у писателя, получается молча писать.
Когда она была девочкой, ребёнком, в дом, в котором жила её семья, или слишком рядом с ним, упала бомба. Бомба, настоящая, упала в дом с живыми людьми, чтобы их убить. И убила. Убила её маму, убила сестру… она осталась в живых, она осталась в ряду тех, кого цепочкой длинного поезда, в вагонах, увозили от линии фронта. Я не знаю, подробно, как всё это устроено, но совершенно точно могу сказать, что войны не для тех людей, которые в войнах участвуют, не для жертв и беженцев, и войны очень сильно меняют жизни оставшихся, жить. Войны не для жизни, с ними всегда что-то умирает. Умирает вера в людей, умирают традиции, умирает будущее, умирают ценности. Умирают живые, а начинаются войны с мертвецов, стремящихся ухватиться за вечность.
Где умирает, там и возрождается.
После возвращения она оказалась в детдоме, как и очень многие, потому, что обычного дома, и семьи, уже не было. Была мёртвая, ещё не успевшая возродиться, земля. И, как нам, потомкам через одно и два и три поколения видно, до сих пор так и не возродившаяся, во всём том, что потеряла, и что могла обрести. Но точно обретёт, только сегодня совершенно не ясно когда... Не стану описывать и рассуждать на тему послевоенных детдомов, особенно для взрослеющих девочек, это будет для меня невыносимо, невыносимо, видимо, такое и читать.
Она видела и жила то, что я не могу сказать, ни в текст ни в читателе это будет просто не уместно. Из понятного: она точно видела голод, потому, что знала, как варить суп, питательный и съедобный, из какой-то травы, название которой я даже не знаю; она видела бедность; она видела пустоту… Но она была жива. Одна из кистей её рук, была искалечена с детства. Она была жива, и у неё не было психологических травм, слабостей, инфантильности. Она бы просто не выжила. Не было у неё и гордости за Победу. Два брака, две дочки, одна из них моя мама.
Моя бабушка. Она видела жизнь, видела рождение новой жизни, в любых смыслах. Она была настоящей, чуткой, спокойной и любящей женщиной. Но, при всём этом, я думаю, она была ещё и настоящим хищником и волшебницей. Она видела жизнь, никому больше недоступную.
Умерла она одна, у себя дома, за долго после службы в Ветеринарной Академии, счастливой жизни, похорон своего мужа, хирурга, мучившегося перед смертью и отказавшегося от лечения и операций. Умерла за долго после войны, за долго после того, как дочери встали на ноги, обзавелись семьями и разошлись по своим. Такова она, жизнь. Когда я смотрел на неё, я видел. Видел, и как относятся к пожилым женщинам, и к пенсионерам в общем, и люди, и инстанции, и организации. А ведь благодаря старушкам и мы сегодня живы и, вообще, всё это есть.
Моя вторая бабушка почти ничего не говорила, и была совершенно другой. У неё сложилось иначе. Сначала она потеряла мужа, потом она потеряла сына и, на протяжении всей оставшейся жизни, в своем большом и красивом сердце, никогда больше не смогла быть не одна.
Социальный институт, со всем «человеческим» содержанием, был изучен бабушкой досконально. И, отчасти из-за тяжёлого ухода, отчасти из-за отсутствия полноценной комфортной жизни, был показан ею и мне. Со всем отсутствием возможностей и перспектив. С отсутствием времени и здоровья. Возрождения и изобилия она так и не дождалась, но хорошо умела считать и рассчитывать деньги. Знала, как это – умирать.
В детстве, она плавала через реку в город, боролась с течением, чтобы есть и жить, со сверстниками и друзьями. В старости, она «боролась» с медициной и бюрократией, чтобы достойно умереть. Друзей у неё было много, и связей. На похоронах не было почти никого, кроме самых близких. Такова жизнь, тоже. И если вы хотите увидеть её так, как видит женщина, когда-то красивая, когда-то любящая и любимая, сильная, мудрая, уже прожившая жизнь, то смотрите, не отворачивайтесь.
Любить всегда лучше. Всегда лучше любить. Особенно, и если, женщина ещё молода, особенно, и если, женщина постарела, особенно, и если, женщина ещё здесь, ещё с вами. Благодаря ей у нас есть каждый день, в каждом нашем году.