Вступление
Топор, блестящий огромный топор, отточенный и отполированный, наперекрёст с таким же прекрасным молотом. Радиаторная хромовая решётка, с топором и молотом, выглядела замечательно. Он остался доволен. Всё сам, как обычно, всё сам. Что может быть лучше хорошего светлого денька?! Любимая машина, верный друг, блестит, ярко блестит и пышет мощью. Трубы над крышей светятся, как огромные стальные рога… Они могут отправляться в путь, в путь зова и справедливости. По любым дорогам, туда, где они так нужны.
Фолксвей был готов. Сила, величие, и очень яркий непривычный цвет, для такого огромного и брутального трака. Генри харкнул на передний бампер, чтобы дорога легла гладко, и полез в кабину. Трак устрашающе завёлся, загрохотал, из труб повалил дым. Фары, вечного света, зажглись. Они снова живы, они снова одно целое. Дорога зовёт их, зовёт страстно, зовёт настойчиво, и они отправляются в путь.
Пустой огромный гараж, ангар, остался на мексиканской границе. В нём не было мастеров, не было работяг. Там остались только лужи крови и пустота. Теперь там порядок.
Фолксвей растворился в дрожании горячего воздуха над асфальтом, и неизвестно где он явится, на просторах американских бесконечных дорог, среди красоты и величия пейзажей. И там, где он явится, обязательно, кто-то умрёт.
В каждом уважающем себя придорожном американском кафе, в местах, где чтят традиции и свою историю, в углу есть столик для золотого американца. Иногда его зовут солнечным, но лишь те смельчаки, кто уверен в чистоте своего сердце перед округом и городом, перед своей семьёй. Чаще, из уважения и осторожности, его зовут пшеничным или кукурузным, из-за цвета волос и светлой бороды. Не многим добрым людям, удавалось видеть буйволиную куртку, с рогами на спине и нашивками на плечах. На одной нашивке, выцветший, но всегда чистый, американский флаг, на другой — топор и молот.
Утром на столике всегда стоит чашка крепкого кофе или стакан свежей прохладной воды. Обязательно, на столе местные цветы, или урожай, в зависимости от сезона и местности — чем богаты, чем наделяет Америка. Изредка, это просто деньги в стаканчике, когда добрым людям совсем нечем поделиться. По вечерам, на ночь, непременно стопка виски или бутылка пива. Конечно, всё зависит от городка и людей. Некоторые кладут патроны на стол или под стол канистру. Некоторые украшают стену над столиком своими трофеями, будь то рога оленя или кубок сына, с первых больших соревнований, или детский рисунок дочурки. Тем, что дорого и тем, что есть делятся люди. Традиция крепка и неизменна — за этот стол никто и никогда не садится.
— Эй, детина, твою мать!! А ну-ка отойди от стола! — крикнула Джесс, своим сильным породистым голосом, из-за барной стойки, и достала двустволку. Хозяйка не на шутку разозлилась и если она достала ружьё, то все местные знали, она обязательно выстрелит — в таком возрасте за оружие никто просто так не хватается. Настроение, с каждым годом, у неё становилось всё хуже и хуже. Всё больше она напоминала своего скрягу грубияна отца.
Стэнли, слегка перебрал и позабылся. Он отодвинул стул от столика и усадил на него свой зад, игнорируя слова старухи Джесс.
В нескольких футах, в сторону от головы Стэна, в стену врезалась крупная дробь и раздробила дерево в труху. Детина мгновенно отрезвел, все замерли.
Старуха кричала в голос:
— Вторым стволом развалю твою пустую башку! Видит бог, и каждый добрый посетитель, я не пожалею на это второго патрона и дробь!!!
— Стой, дорогая, стой, — поднялся из-за столика местный завсегдатай, с друзьями, — сейчас мы его вышвырнем! Пожалей дурака…
Взрослый мужик, который пробовал у Джесс свой первый виски, и парковал свой первый байк, сделал пару шагов к стойке и преградил путь выстрелу, потому что не сомневался в твёрдости её руки.
Бедолагу, онемевшего у столика Жёлтого Американца, быстро взяли под руки и практически вынесли на улицу. Старый друг семьи стоял перед стволом ружья, из которого выходил дымок, и мило улыбался:
— Дорогуша, прости идиота, а? Хороший вечерок, а?
— Лаадно, вашу мать! Всем выпивка за мой счёт. И отнесите уже за золотой столик лучший стейк и виски! И поживее!!
Ружьё вернулось под стойку. Хохот, мат и бутылки летели вслед Стэну, в закрывшуюся за ним дверь. Молодой парень, вероятно год теперь не появится у Джесс, в лучшем баре в округе. Но он не переживал, он радовался, что ему удалось унести ноги, удалось уйти живым. Трезвее чем сейчас он никогда не был.
Дыру в стене завешали оставленной шляпой Стэна. На столе красовалась откупоренная бутылка виски и пах прекрасный сочный кусок мяса, с ягодами и кукурузой. Бар стоял на ушах. Веселье давалось на славу, и никого ничего не смущало. Все знали, что Джесс, когда была маленькой девчонкой, когда был жив её злобный папаша, хозяин семейного бара, удалось своими глазами увидеть Жёлтого Американца. А кусок золота, которым он рассчитался с её семьёй за выпивку, до сих пор хранился в местном банке. И всё это знали наверняка, потому что история городка изменилась, как и история любого места, где побывал Пшеничный, на своём огромном траке.
Гончая
Какая же эта идиотская привычка, всё нюхать. Местным копам он не нравился. Брезгливо и даже надменно они смотрели на этого придурка. Ну как так можно?
Один из полицейских поднял большущий дубовый лист с бетонного пола и потер его пальцами. А этот дикий пёс, скрутил ему руку за спину и вывел из ангара. Напарник дернулся было, чтобы вступиться за друга, но шериф гаркнул своей многофунтовой глоткой и всех успокоил. Пёс пошатался по гаражу, понюхал по углам, погавкал на подчинённых и вышел на парковку. Шериф самолично принёс ему кофе:
— Пёс Кристофер, я понимаю… но всё же давай чуточку помягче, — обратился, низко растягивая гласные, шериф к ищейке.
— Да старик, да... Время нас не щадит. Может ты думаешь я устал? Может ты думаешь я потерял контроль? Лучше скажи мне, засранец, откуда тут эти грёбаные листья?! Это что? Он хочет нас сбить с толку? Всё равно возьму… Не я, так кто-то из молодых. Как бы ты и вся прочая деревенщина его не любили.
— Дорогооой, он Америка! Как ты собираешься брать легенду? Ты его видел только мельком, и то не его, а его Фолксвей, его сверкающий зад. Поговаривают, что грузовик всё такой же новенький и всё так же исчезает. А мы? Посмотри на нас! Амеееерика! Понимаешь?
— Америка закон! А он убийца, и не важно убийца кого… Легенда?! Ты правда веришь в эту чушь?
— Суди сам… Сколько лет прошло с тех пор? А он всё так же молод, всё так же силён. Ты же видел, что в гараже! Сколько? Лет двадцать с того раза?
— Двадцать один, — ответил ищейка шерифу и вылил кофе на дорогу, — Всё такой же дерьмовый кофе, как и двадцать лет назад.
— А ты всё такой же милашка, Пёс Кристофер. Что-то в Америке вечно. Понимаешь, старичок? Держи нос по ветру!
— По машинам, щенки! — громко подал голос неустающий и почти нестареющий гончий, своим молодым коллегам.
К нему в машину, на переднее сидение, сел долговязый смуглый парнишка, с совершенно звериным оскалом. Видимо смена. Два джипа шумно и бурно устремились куда-то туда, куда-то по неотложным делам.
Шериф смотрел вслед его новой дорогой машине. Мощной, устрашающей. Смотрел с ностальгией. Он помнил, хорошо помнил, как много лет тому, они, будучи ещё совсем молодыми и неопытными, участвовали в подобном расследовании. Помнил шериф, и тот сверкающий трак на дороге. Помнил и гордился, что когда-то был рядом с грузовиком Американца.
Во взгляде шерифа на дорогу не было грусти, не было и жалости. Глаза живо блестели. Даже слишком, для его грузного, спокойного, и невозмутимого лица. Он то знал, точно знал, что всё будет в порядке. Всё будет замечательно, а Американца на жёлтом траке никогда не возьмут. Понимал он и своего старого знакомого. Хорошо понимал. Гончий пёс не может просто остановиться. Не может бросить цель, даже если она недостижима. А если остановится, то подохнет. Ведь всё что у него есть — это погоня. Он сам погоня.
— Эй, бедолага! Да ты, Джо. Как рука?.. Да мне насраать! А ну-ка, принеси мне нормальный кофе! Тебе же налила жёнушка с собой в термос хорошего кофе? Вот и замечательно, Джо. Вот и замечательно.
Роща
Семья Маклин носила траур. Как он и хотел, его прах развеяли среди деревьев. Джереми верил, верил, что у него получится, верил в свой округ. Семья Маклин, вообще, весьма набожна, как и многие американские семьи. И у Джереми всё получилось — близкие всегда верили в него. А умер он слишком рано, едва перевалив за пятьдесят, и это стало настоящей трагедией.
В городе было пусто, те кто не отправился в пригород, в дом Маклин, почтить память, тех просто не было в городе, или не было в живых.
Нет, это не был самый большой и шикарный особняк на просторах парящего орла. Да, это был достаточно большой дом, но не способный уместить всех гостей. Двор и сад заполнились людьми. И люди дышали свободно. Помимо траура, город приобрёл свободу, приобрёл прозрачность и уверенность в завтрашнем дне, уверенность в Америке. Город приобрёл и укрепил традицию Солнечного Американца. В дом Маклин, шли не только почтить память Джереми, но и отдать дань Жёлтому Американцу, отблагодарить.
Бедная, исхудавшая вдова, обессиленная, вместе со своим стариком и детьми, организовала у рощи, неподалёку от дома, место благодарения. Как смогла. Как сумела. Они просто вынесли самый большой и дорогой стол на улицу, а люди помогли оттащить его поближе к дубовой роще. Через пару часов, к столу уже было невозможно подойти — щедрость и доброта жителей не знали предела.
Вдова не справилась бы, если бы в сердце была только утрата, если бы в сердце была только боль от потери. В сердце была справедливость, была благодарность, была Америка. Жёлтый Американец обязательно приходит туда, где он так нужен. Приходит, и навсегда остаётся в сердцах людей, и у них на устах, рассказами и легендами для детей и внуков. Остаётся, взрослеет и развивается вместе с добрыми людьми.
Господь Велик. Да прибудет благодать всем добрым людям. Дом полнился скорбью и праздником одновременно. Полнился людьми, разговорами, уважением и любовью. Роща сегодня была спокойна. Роща ширилась и тянулась к небу. Цвет закатного неба коснулся макушек деревьев, и забрал душу малыша Джереми. Ему уже не было пол века. Он не нёс с собой тяжесть бремени и радость дел. Сквозь свою дубовую рощу, сквозь заповедник, который возродил ещё его прадед, он лёгкий и радостный убежал в закат. Беззаботный и счастливый мальчишка. Отомщенный.
Был в городке и другой траур. Менее светлый и праздничный. Там, куда пшеничный приходил не с любовью и молотом укрепления, а с топором справедливости, с острым топором справедливости.
Нежданный гость
Беду не ждёшь, когда ты горд, когда ты обращён к своему высокомерию, не к сердцу, не к душе, не к Богу. Беду не ждёшь, когда жизнь полна и сладка, когда не чувствуешь привкуса чужой горечи, в этой сладости. И беда обязательно приходит, чтобы наконец стало слышно душу, чтобы люди обратились к своему сердцу и Господу. Всегда неожиданно, всегда не вовремя, и, обычно, уже поздно…
Было поздно. Американец появился в городе с закатом, и появился не для того, чтобы призывать к вере или любви. Он здесь чтобы убивать.
Вдова Маклин кричала в голос, в истерике, в своей спальне на втором этаже, когда в дверь сильно и в то же время сдержано постучали. Было в этом стуке что-то большое, что-то огромное. Собаки ушли во внутренний двор, как и не было их, даже голоса не подали. Вдовушка успокоилась и задремала. Лампочки, как будто, засветили ярче. Дети не спали. Старик пытался успокоить бедняжку, его сын, в это время, лежал в местном морге. Гостей не было. Прочие родственники и близкие друзья или ещё не доехали, или желали переждать бурю в стороне.
Стук. Старшая дочь, уже взрослая прекрасная девушка, так и не связавшая ни с кем жизнь браком, вместе со своим младшим братом тинейджером, с тревогой, подошла к двери.
Странно, но ручка была немного тёплая. Из-за двери тоже чувствовалось какое-то необъяснимое тепло, и это успокаивало. Она открыла дверь.
Младший открыл рот, почти так же широко, во весь дверной проём.
— Доброго вечера, доброй американской семье Маклин! Кудрявый, роток-то прикрой! Примите мои соболезнования. Мисс? — мужчина старомодно приподнял шляпу рукой и кивнул, во второй руке он держал огромный молот.
Не дожидаясь ответа, он вошёл в дом. Прекрасная Донна потеряла волю и не могла ответить, не могла пошевелиться. Почему-то радостный и как всегда непосредственный мальчишка, прыгал вокруг странного гостя, как молодой бычок. Мальчишка Уилл предложил гостю стакан воды, с трудом сдерживая восторг. Сошлись на пиве, и малец убежал к холодильнику. Донна прикрыла дверь.
— Мисс, — снова обратился к ней мужчина с прекрасной светлой бородой, подступил, поставил кувалду у двери, и подал Донне руку, приглашая пройти в её же гостиную.
Она так и молчала. Так и сидела. Так и смотрела на него, свободно и по-хозяйски рассевшегося, как у себя дома. А он и был у себя дома, в Америке.
— Солнечный, это правда ты? — поинтересовался Уилл, протягивая Американцу пиво.
— Да, малец, можешь звать меня Генри, — ответил желанный гость и уложил ноги на столик.
— Оооо! Генри? Так у тебя имя есть? Круууто! Генри! Сестра! Донна, ты в норме? Это Генри! — не унимался Уилл продолжая сверкать молниями радости, ещё немного и он мог описаться от восторга, так это было несдержанно.
— А ты крупный для своего возраста! Сколько тебе? Шестнадцать?
Восторг перекрыл скорбь, о смерти отца Уилл совершенно не думал, не хотел этого принимать. Он хотел что-то сделать, что-то хорошее, какой-то добрый жест. Хотел проявить своё почтение. Донна сидела замороженная, изредка хлопая глазами. Она, естественно, тоже знала кто это, но боялась и звук обронить и шевельнуться.
— Да! Конечно, занимаюсь! Я в защите… Слушай Генри, какой у тебя размер ноги? Двенадцать, типо того?
— Меткий глаз, малыш! Типо того… — ответил Американец и снова приложился к бутылке.
— А ты сколько в этих сапогах, Солнечный? Лет сто?
Генри хохотнул и скинул сапоги на пол, казалось, что над его головой, после того как он снял шляпу, немножко что-то светится:
— И не говори, малыш, и не говори, ха-ха-ха, — забасил Американец так, что задрожала гостиная.
Уилл сбегал к холодильнику, поставил на столик перед гостем ещё бутылку пива и убежал на верх. Донна улыбалась. Улыбалась, и всё что она придумала — это подняться, поклониться, и отправиться в кухню греть для гостя ужин. И это было не плохо. Пшеничный крякнул в ответ на поклон и приподнял свой зад, после чего устроился ещё удобнее.
Пробегая мимо спальни матери, где уставший старик держал вдовушку за руку, Уилл гаркнул в комнату: «Золотой! Золотой у нас!». Она не проснулась. Старик боролся со сном, чтобы не оставлять бедняжку одну. Он боялся за неё. Боялся, что она может что-то сделать, что-то нехорошее. У старика болело сердце и опускались руки. Он ничего не понял, подумал, что мальчишка слетел с катушек.
Младший Маклин чуть не загремел с лестницы. Донна, унявшая дрожь в коленках, засуетилась на кухне. Пшеничный наслаждался пивом и светился глазами, он был доволен. По гостиной расползался запах стряпни, и от этого становилась ещё лучше. Он не торопился.
Уилл стал вкопанный перед Генри, со скромной улыбкой на лице и коробкой в руках. В коробке лежали новенькие кроссовки, которые Уилл не успел ни разу потоптать. Он поставил коробку на столик и открыл её:
— А?! Генри, глянь-ка!
Генри поставил пиво и поднялся. По его выражению лица было совершенно не ясно, даст он сейчас затрещину или улыбнётся. Уилл отступил назад, но Генри протянул мальчишке руку. Крепкое, тёплое рукопожатие. После него Уиллу стало легко, стало легко и немножко грустно, он остыл. Как будто прикоснувшись к руке Американца, он принял жизнь во всей своей полноте, по-мужски. Он перестал суетиться.
— Большое спасибо, Уилл. Это добрый подарок! — как будто даже растрогавшись сказал Американец, босиком, в шерстяных носках.
Уилл держал его за руку и не хотел отпускать.
— Давай наверх, позови старика и мать.
— Да, Генри. Мы скоро спустимся, — ответил младший Маклин, уже понимая, что он представитель семьи и потихоньку вышел.
Генри, вспоминал что-то человеческое. Испытывал нечто вроде благодарности за заботу и понимание, и смотрел на эти странные, но красивые сапоги. Он достал кроссовки, уселся на пол, и натянул их на ноги. Ничего удобнее он не носил. Его ноги теперь счастливы, и он, счастливый, захохотал.
В кухне задрожала Донна. На втором этаже проснулась блаженная Мисси, вдова Джереми. Старик Маклин насторожился. Уилл сел на кровать к матери, взял её за руки и поцеловал их.
— Приведите себя в порядок, и спускайтесь вниз, у нас важные гости, у семьи Маклин очень важный гость…
Старик пошёл в свой кабинет за пиджаком, не торопясь. Немного, но он стал себя чувствовать лучше. Мисси была в полусне, но спокойна. Она пошла в ванную, умыться и расчесать волосы. Уилл ждал их у лестницы.
От кувалды у входа исходило незримое тепло. Излечивая сердца и души, Американец вдоволь ел и пил, этим добрым вечером, у семьи Маклин. Обняв старика, он шептал ему благодарность за такого прекрасного сына и крепкого внука, у которого большое будущее. Донна вскоре оттаяла. Оттаяла, когда увидела, как жизнь вернулась в глаза её любимой матушки. Американец смотрел на неё, и она всё понимала. Мисси даже подошла обняться с ним, после ужина, и после позволения от старика, Пшеничный её обнял. Объятия очищения и покоя. На сердце Мисси пролился бальзам, он радостно и задорно говорил о том, что Джереми будет отмщён и что он в раю, со своей матушкой старухой Маклин, будет приглядывать за ними. Говорил об Америке и порядке. Пил виски, курил сигары старика, и радовался новым кроссовкам, как ребёнок. Уилл хохотал вместе с ним.
Горе, незаметно, обернулось праздником. Он ушёл так же неожиданно, как и появился. Уходя, он шандарахнул кувалдой по крыльцу, и что-то изменилось, в семье Маклин. В жизнях и судьбах.
В гостиной на полу лежали старинные сапоги. У крыльца, от удара, просыпались куски золота. Но оно имело гораздо меньшее значение, нежели благословение Солнечного Американца.
Фургон загрохотал и растворился в темноте дороги. В кабине радостно хохотал Генри и давил на педаль, в своих новых кроссовках.
Молитва Жёлтому Американцу
Уильям всё знал. Все всё знали. Проект его семьи по возрождению и озеленению округа стал не выгоден Боссу Принстону. Дубовая роща, озёра, и заповедник в целом, перестали быть привлекательными и интересными, когда Джереми Маклин нашёл тайники и сеть тоннелей у границы, при расширении территории заповедника. Всё бы ничего, может он даже справился бы со всем, что встало на его пути, но его убили.
Что может теперь сделать обычная, пусть даже и влиятельная семья? Тем более, когда местный денежный мешок повязан шнурком от наркотрафика? Босс Принстон просто слил его своим друзьям. И никто больше не полезет, куда не нужно. Без Джереми никакого расширения не будет. Всё просто, когда есть превосходящая сила. Но, всё дело в том, что дело было в Америке.
Ульям много раз слышал легенды о Золотом Американце. Его семья с уважением относилась к нему, пусть не часто, но его вспоминали. Сложно сказать, почему он вспомнил именно его, и почему из всех известных святых и ангелов, он обратился к страннику на жёлтом грузовике. Но, сперва, Уильям обратился к Господу, обратился с молитвой, не с просьбой. И уже в процессе, как-то само собой, он попросил у Господа позволения, обратиться за помощью к Пшеничному. Прямо скажем, к ангелу, с не самой простой репутацией. Помолился и обратился. Без особого умения, но искренне, деваться было некуда. Помощи ждать неоткуда. Все всё понимали, но никто ничего не мог сделать. Иногда просто ничего нельзя сделать, но это Америка.
Крепкий мальчишка никогда не отличался особой набожностью, но вот он остался наедине с собой, и наедине с Господом. Такое бывает. Он молился сутки напролёт. Рассказывая всё, что приходило в голову, всё что могло понадобиться, как ему казалось, всё что знал, пока его голос не обрёл силу, силу правды. Тогда он и прорезался вместо радио, в машине Жёлтого Американца. Потом Уилл спал, а к вечеру в их дверь уже постучал Пшеничный, которого, честно говоря, никто особо и не ждал. Кроме одного. Но это Америка, и иногда достаточно одного паренька, чтобы к тебе на порог явилось чудо. Чтобы к тебе явился закон, явилась сама Америка.
Не нужно забывать только об одном — помимо золотоносной кувалды, у кое-кого есть ещё и топор.
Сердечный друг
Такое бывает, бывает радость и справедливость приходит к тебе, когда ты искренне зовёшь её к себе в гости. Бывает, когда просишь о помощи, тебе помогают. И Американец пришёл.
В доме Принстона похолодало. Охрана не отзывалась, у неё не было и шанса — американское оружие просто не стреляло в Солнечного, оно давало осечку. Если же у кого-то было оружие не американское, то пули от Американца отводил Господь. У охраны не было шансов, все были мертвы.
Босс Принстон пытался уползти, в соплях, как свинья, совершенно утративший человеческий облик и оголивший своё истинное лицо. Он кряхтел, стонал и хрюкал, пока не выдавил из себя пару слов:
— Кто ты?! Откуда ты взялся?
— Я самый настоящий Американец. Ну, давай, пару слов о себе, коль так просишь… Я очень люблю картофель! Иногда люблю выпить. И мне нравится любить землю, любить людей. И здесь я нужен! А там откуда я, там перестали любить землю, и вместо картофеля стали питаться дерьмом из телека. Поэтому я и здесь! Здесь я нужен, — спокойно ответил ангел и с размаху опустил топор на тело Босса Принстона, разрубая его пополам.
После посещения дома Принстона, Генри решил навестить его друзей, у мексиканской границы. Сверкающий жёлтый грузовик, с нетерпением, его дожидался.