> 6 ^^
В голове не возникало вопроса почему она должна это сделать.
Яркий утренний свет не резал лицо своей остротой, не щурил глаза и не раздражал, отталкивая под одеяло. Он её любил. Обнимал, нежно покрывая кожу, и заставлял светиться.
Она дышала. Воздух, чистый и гладкий, не сдавливал рёбра. Без единой пылинки, он втекал в неё сквозь ноздри, наполняя и вознося грудь к чувственности. Свободное расслабленное тело источало силу. Она выспалась и отдохнула, и она снова тут. Бёдра, спина, плечи. Каждая клеточка синхронна со счастьем и уверенностью. Лицо не показало ни одной морщинки — ресницы просто подняли невесомые веки и зрачок мгновенно сузился, но не боле.
Гуся вдохнула так глубоко, как только могла, и задержала дыхание. Стало смешно, смешно, как легко и хорошо быть счастливой, и как нелепо всё, что кроме этого.
На цыпочках, босиком, в одном только светящемся нижнем белье, светящемся ещё ярче чем её кожа, она, как самый сексуальный призрак на свете, переместилась на кухню и достала из холодильника жёлтую продолговатую дыньку. Целую. Достала и оставила на столе. Оставила ждать, ждать её тёплых губ и языка. Ждать, чтобы обязательно раскрыться и напитать сладким прохладным соком.
Молния, стальная, резкая и холодная, рассекла метафизическое пространство этого утра — нет горячей воды... но для такого чистого создания это не проблема.
День вступил в свои права. Сон, который навязчивой тенью ходил за Гусей на протяжении последнего месяца, сегодня должен воплотиться в быту. Должен восстать её решениями и поступками — ей нужно ехать на этот грёбаный холм.
Получасовой летний дождь бесследно исчез на плоском раскалённом городе, на крышах машин, на горячем асфальте. Он растворился в гудении тысяч и тысяч мыслей, в головах пассажиров и водителей, то тут, то там вырывающихся звуками клаксонов. Стало ещё жарче, солнце близилось к своему зениту.
Популярное направление, как всегда, было перегружено. В этом городе любое направление популярное, особенно, в такие ясные дни.
Гуся не могла выехать из города. Она застывала в пробке, с лёгким нетерпением предвкушая, как стремительно будет катить по автостраде. Катить с удовольствием, и нарастающим предчувствием.
Именно то утро, тот самый день, после которого говорят: жизнь переменилась. И это всегда неправда. Жизнь не меняется в один день, в какую бы сторону она не направляла, какой бы особенный случай не происходил, к этому моменту всегда идёшь постепенно, шаг за шагом. Только потом, когда этих шагов становится достаточно чтобы сформировать новый мир, новую реальность, тогда замечаешь перемены, привыкаешь к ним и, наконец, принимаешь... сегодня. Сегодня именно тот момент, но только для нас, для Гуси, уже всегда счастливой, это было естественным продолжением.
Её миссия появилась давно и никуда не исчезала, она всегда была рядом с ней. Просто Гуся, как обычно это и бывает, её не замечала — она суетилась, сомневалась, страдала — всё, что угодно, кроме... А сегодня легко. Сегодня, всё то, что бросало ей вызов раньше, сделало её, создало ту самую, которая теперь может изменить мир. По своим силам и убеждениям. Изменить не в попытках исправить, не потому, что тебя не устраивает этот. Совсем не так. Принимая мир целиком, со всеми несправедливостями и неровностями, со всем его разнообразием, появляется возможность. Возможность быть и создавать. Она, свободная и самостоятельная девушка, вот-вот поможет если не захватить, то построить, построить новый мир. А пока совсем не обязательно всё понимать.
Дорога впереди, позади следы, лишь момент и ты.
— Спасибо, обновлено до последней версии, счастливого пути! — задорно сказала система привычным голосом. Гуся пристегнулась и положила руки на руль. Как же это удобно...
На дисплее светилось оповещение вычета за воду, яблоки и круассан из автомата. Придорожное кафе-закусочная и магазин в одном лице, утратили тут то самое лицо, повсеместно, уже несколько циклов тому. Как сезоны, в этой полосе, утратили различия по погоде и представляли собой цикл из нескольких лет. Природа, наряду с человечеством, обрела баланс. Исчезли зимы и лета. Если днём стояла невыносимая жара, то ночью обязательно падал снег.
Большая парковка у огромной стены-автомата. И кажется, эта стена единственное, что сегодня мешает сформулировать новое течение, создать новую философию. В стене есть практически всё, что может понадобиться. Въезжая на парковку, машина сама оповещает автомат о том, кто приехал и о состоянии дел. Выходя из машины человек подтверждает личность своими биометрическими данными, просто выбирает то, что ему необходимо, забирает и уезжает. Цифры снимаются с баланса. Нет счетов, нет валют, есть только всегда положительный баланс. Отрицательного не существует потому, что отрицательного не может быть, при сегодняшнем уровне развития и при сегодняшнем единении. Четвёртое измерение уже давно слилось с остальными и стало одним из базовых, благодаря чему, жизнь и приобрела такие ясные очертания.
Следующая остановка у бесплатного пункта зарядки. Уже совсем скоро. Машинка беззвучно выкрутилась на автостраду и предложила позавтракать, пока автопилот донесёт её до места. Гуся вежливо отказала и взяла управление. Автострада приглашала к этому своей шириной и пустотой, сравнительно с городскими дорогами. Основная часть машин мчалась под землёй.
Оставляя позади съезд в подземный скоростной тоннель, где ручное управление невозможно, Гуся решила потратить чуть больше времени на дорогу, чтобы насладиться видом и ощущением полёта в пространстве, чтобы лучше настроиться перед холмом, ведь это её первый раз.
Жрец уже ждал.
Традиции вернулись на плоскость в новом виде. Омнизм трансформировался в жречество, обретая новых практикующих, обретая служителей жизни. Появилось согласие. После освобождения от различий и обретения обществом честности перед собой, после утраты принадлежности к религиозным и политическим течениям, появились жрецы, появились ангелы на земле.
Благодаря тому, что всё измерение, в котором живут люди поднялось на новый уровень, недоступная ранее высота сознания стала чуточку ближе.
Влюблённое в Гусю пространство разлеглось зелёными волнами в горизонт. Лес никогда ещё так не светился и не пульсировал, а поля не были такими гладкими и мягкими.
Ощущение слишком отчетливой, навязчивой реальности. Гуся въезжала в своё предназначение на машине. Отрывки вещего сна, теперь, синхронизировались с действительностью. Преодолевая отметку в пространстве, в физическом измерении, её сознание выходило на новый уровень, к новой вибрации. Протолкнуться. Проскользнуть. Проникнуть туда, где тебе ещё шире и свободней. Расслабиться.
Тело дрогнуло. Уши отложило, хотя до этого не было ощущения заложенности. Дыхание выровнялось и удлинилось, а задержки перед вдохом стали дольше. Момент трансформации входил в новую стадию. Гуся скоро станет монолитом.
На протяжении нескольких недель, по утрам, перед тем как проснуться, она видела моменты встречи со своим жрецом. Из них, вот-вот, соберётся общая картина. Мягкие, глубокие, молчаливые, секундные кусочки, наполненные лёгкой сказкой и камнями одновременно.
Ландшафт изменился. На какое-то мгновение стало слишком тихо, слишком пусто и одиноко, но лишь для того, чтобы обрести себя.
= 7 * ;
Она закрыла дверь, условно... а дверь в машину закрылась сама, если не сказать, что машина прикрыла за ней дверь. На сиденье светился биометрический браслет, за ненадобностью оставленный без тела. Рядом лежал пустой чехол от линзы для нового зрения. Теперь Гуся сможет видеть, сможет видеть в другом измерении.
Линза, без сантиментов, жгла роговицу, меняя цвет глаза навсегда. Если она готова, то линза приживится, если нет, то носитель слепнет, становится органическим придатком, и со временем отходит к земле.
— Закрой второй глаз!
Гуся не видела, кто говорит и даже не понимала откуда звук. Разноцветные волны били её бесконечным океаном. Завораживающе... Она стала тонуть, сознание потемнело. Гуся запаниковала и завертелась на месте.
— Дыши.
Оказывается, волны звука тоже видно, и их можно чувствовать...
Гуся дышала, и когда казалось уже пришла в себя, у неё закружилась голова и она окончательно потерялась в пространстве.
Падая на землю и зажимая глаз без линзы обеими руками, чтобы случайно его не открыть, девушка почувствовала, как кто-то придержал её за плечи.
— Не балуйся. Можешь убрать руки, твой второй глаз уже выделил жидкость и слипся. Сядь и расслабь тело.
— Жрец, это ты? Ой, простите, я не хотела... Это Вы?
— Молчи и слушай мой голос.
— Хорошо! Ой... молчу.
Поляна аккуратно уложенного газона растворилась, исчезло небо. Но Гуся этого не замечала, боль отвлекла её.
Гуся пыталась сонастроиться с новым потоком, с этой новой информацией, с волнами...
— Не уходи далеко. Продолжай держаться за личность, иначе, ты растворишься в калейдоскопе... С каждым выдохом приходи в себя, отталкиваясь от этой пульсации... Теперь нащупай красный свет, внимание на эту волну, среди прочих.
Перед ней расходились мириады волн и потоков, образуя бесконечные живые узоры, но она вернулась, сконцентрировалась на красном. Волна стала отчетливее и гуще, стала единственной, стремясь заполнить собой всё кругом. Гуся почувствовала её своим телом, физически, и сама заполнилась этой волной.
— Иди дальше, пульс тебя приведёт...
В красном потоке появился оранжевый оттенок. Гуся переместила внимание на него, и скоро цвет стал жёлтым. Слабая неяркая волна, постепенно явилась сплошной. Гуся снова наполнилась содержанием и, вслед за этим, прошла изумрудную, голубую, и сине-фиолетовую пульсацию, на выходе из которой оказалась в кромешной тьме. В чёрном.
Вся концепция мира рухнула. Ничего из того, что она знала раньше, не имело и малейшего веса. Не было и её самой. Личность, на тонкой струне, была где-то очень далеко.
— Представь, как тело задерживает дыхание, после выдоха, и не дыши, пока не почувствуешь, как бьётся твоё сердце. Потом выходи на свет...
Из ничего ничего не рождается. Свет не мог появится просто так, значит это всё, эта тьма, была не пустой, а наоборот, самой полной, самой настоящей и чистой жизнью.
Дыхание всего сущего и музыка вечного в тишине.
Гуся увидела вспышку, далёкую, на расстоянии жизни от неё. Маленькая точка света вспыхнула и исчезла, затем снова, но уже ярче и отчетливее, пока не явилась пульсом, до тех пор, пока не стала сердцебиением и формой. Гуся втянула свежий прохладный воздух носом, приходя в сознание, приходя в себя.
Глаза открыты, но всё равно темно. И это уже другая темнота. Темнота сквозь свет. Темнота ночного неба, затянутого облаками. Темнота места, наполненного изобилием жизни, наполненного звуками и запахами. Темнота, как форма жизни.
Потекли слёзы, но не от боли или счастья. Это были пустые слёзы, слёзы, как омывающая жидкость. Гуся лежала на спине и смотрела на слияние измерений, как на северное сияние. Она протёрла глаза руками и села. Открылся второй глаз, и ландшафт стал отчётливее.
Наступила глубокая ночь. Те несколько мимолётных мгновений, пусть и таких широких, таких чистых, длились несколько часов. Похолодало.
Мир приобрёл почти знакомый вид. Напротив неё стоял человек, если так уместно выразиться применимо к Жрецу. Всё дело в очертаниях, очертаниях человеческого тела, человеческой фигуры, на фоне всего опыта, связанного с этой формой жизни — с Человеком. И это, однозначно, человеком не было. Как и благодарность, как и любовь, которую она теперь испытывала, была совершенно не человеческой.
Гуся поднялась на ноги.
= 8^_^
Это прекрасно. Ощущение из самого детства, когда вместе с семьёй делаешь что-то, выбираешься за пределы знакомых мест или готовишься к празднику — когда чувствуешь счастье от причастности к чему-то большему, чем ты, когда ты не одна.
Знакомое, и забытое, сильное ощущение понятной радости, с одной стороны, а с другой совсем беспричинной. Теперь она им полна.
Когда-то, глядя на радость издалека, она видела чужие чувства, и тоже начинала испытывать их, издалека, но находясь в этой, своей собственной жизни, на которую и смотрела. Детская радость. Счастье и смех. В походе, с пожилыми родителями, открывая для себя сложность и величие мира.
Благо, что смех, на который она смотрела, не был смехом раненых людей, научившихся молчать. Смехом громким и истеричным, в попытке привлечь внимание, в действительности, похожий на крик души о помощи. Нет. Это была радость родителей, провожающих взглядом, с верой, и убеждённостью в правильности её шагов. Смех доверия, смех простоты, смех будущей опоры.
Сейчас, оказывается, её семья — это весь мир, весь мир целиком. Она пришла в себя.
— Ты уже знаешь?
— ...
— Ты знаешь.
— Что? О чём я знаю? Я даже не знаю, как называть, как обращаться... Но мне гораздо легче. Всё легче, и я сама, — блаженная улыбка никак не сходила с её лица, она стояла перед своим жрецом и улыбалась.
Наделённая человеческими очертаниями форма увлекла её за собой. Жрец начал движение, и Гуся пошла рядом с ним.
— Давай представим... Относись ко мне как к флешке, к носителю информации. Или как к проводу, как к устройству подключения. Легко и просто, как относились люди к таким предметам, но не сразу, а когда уже прошёл восторг и появилась привычка безразличия, когда мозг уже обесценил предмет...
— Флешка? Это эти доисторические накопители? А! Хорошо, я поняла, буду относиться, к Вам, как к старому другу. Да?
— Нет. Уже. Ты не можешь знать, как будешь, ты сейчас должна и можешь это почувствовать. Это в тебе уже есть, связь построена.
— ...
— Не думай об этом, чувствуй... Я покажу, куда лежит твой маршрут, и мы станем ближе. Теперь мы будем вместе. Или выколи себе глаз.
Гуся замерла на ходу, на мгновение, и скомкано рассмеялась:
— Ха, кха, гх-гх... Неееет, зачем это? Для чего мне се глаз выкалывать? Это же дар!
В комфортной и прохладой ночной темноте, перед ней, зелёным изумрудом светилась фигура из тонких ниточек, полупрозрачная, открывающая собой ход за пределы материальной плоскости. Живая, олицетворённая энергия.
Жрец приблизился к Гусе вплотную и покрыл её собой. Слияние, и она снова утратила тело. В этот раз она была ведомой, не могла выбирать и контролировать, могла лишь наблюдать без собственных эмоций, но, с гораздо более широким видением.
Она поднялась над землёй и, как-то вдруг, оказалась в космосе, рядом с планетой.
— Видишь, как светится, как она дышит?
—Да! Она соткана из света! А где всё? Где... ну, всё! Вон, океан где? Земля?
— Всё перед тобой. Присмотрись.
Свечение из самого центра, там ярче всего. Оттуда свет идёт к воде и земле. Вода, вода жизни, сама жизнь. Земля, плоть, одухотворённая светом.
Всё живое, всюду потоки. Светятся и люди... Но люди дальше всего от центра, от сердца, хотя изначально они на равных с водой и землёй, с огнём и воздухом. Люди дальше всего, и светятся чуть слабее. Гуся почувствовала, как сжимается её сердце.
Потоки сияния переливаются по всей земле, реками жизни. Сплошным океаном движется свечение. В этой красоте есть более и менее яркие участки, но особо выделялась для Гуси одна территория, где были почти чёрные пятна. Гуся стала всматриваться туда и её притянуло, она приблизилась — планета приобрела знакомые физические очертания, с материками и океанами, с горами, реками и лесами, с городами и дорогами.
Гуся рассмотрела землю, покрытую слабым светом, серую, местами практически тёмную, где почти не светились люди. Были на Земле и другие места, не менее тёмные, но...
— Да, тебе именно туда. Твоё сердце всё правильно говорит... Теперь нам пора вернуться.
Гуся почувствовала, как её стопы, почему-то босые, касаются травы. Почувствовала вес своего тела на ногах, и открыла глаза. Радость сменилась спокойствием. Появилась усталость.
— Перед тем, как покинуть это место, ты должна сделать ещё кое-что. Ты осознала, увидела, обрела, но, в конечном счёте, у тебя есть лишь любовь... Заверши настройку…
Гуся испугалась, впервые в своей жизни, она усомнилась в себе, она поняла, что уже никогда не вернётся в свой привычный день. Всё, что было с ней, действительно, осталось позади и уже ничего не будет как прежде. Она просто не вместится туда. Шнурки, на правом кроссовке, не хотели развязываться. Узелок держался за прошлое, в надежде сохранить всё как есть, в страхе открыться. Гуся плюхнулась на попу и неловко вцепилась в него зубами. Хоть Жрец и не мог посмотреть на неё с укоризной, она это дорисовала своей фантазией. Повисла пауза. Гуся развязала, потом надела кроссовок и вскочила.
Жреца уже нет. Его нигде не видно. Что делать? Прошла секунда. Прошла минута, и ещё одна. Она успокоилась. Завершить настройку. Нужно завершить настройку. Ярким пятном в памяти стоял центр Земли, её пульс, её вибрация. Гуся теперь чувствовала эту пульсацию, и видела потоки, но только вокруг себя… Она поняла. Поняла, и потянулась к своему сердцу, ближе и ближе, оттуда, сердцем, к центру, чтобы слиться, чтобы стать единой.
+=9 '''
Автопилот. Пошёл снег. До рассветного проблеска есть время. Гуся уснула в машине. Всё оправдано. И автоуправление из-за усталости, и усталость из-за открытия нового измерения, и обрушение старого мира…
Впервые, она продолжала и во сне. Отныне сон не был отключением, нельзя его назвать и осознанным сном. Просто продолжалась жизнь, просто вне формы, вне рамок идентичности. Подсознание, открывшее собой всю глубину, открыло и новые возможности. Пока каждая клеточка наполнялась соком жизни, сонастраиваясь с соседкой, и трансформируя, омолаживая и так молодое тело. Гуся была в центре.
Это откровение, познать, что в тебе есть страх. Нужна смелость, чтобы выбрать любовь. Страху нет места там, где есть любовь. Огромное, бесконечное поле, к которому подключилась Гуся, уже всё имело в себе. Пока не ясно, как дальше со Жрецом... но Гуся была спокойна, она знала, что должна была сделать последний шаг сама, дотянуться и слиться, настроиться на вибрацию Земли своим сердцем.
Теперь она спала. Слюнка сладенько стекала из уголка губ. Лицо, подчеркнутое улыбкой, дышало счастьем и спокойствием.
Реки-реки, города, лес и автострада. Ночь. Лампы, лампы, лампы на потолке тоннеля. Знакомая местность, родное, близкое. Рассвет, теплючий и дрожиковый. Утро. Опять Небо… Кольцевая, улицы, пригород. Она ещё спала, когда подъехала к дому.
Автопилот не осмеливался её разбудить. Машина монотонно пикала, она возмущалась, она была не довольна тем, что не может завершить маршрут домой. Перед воротами стояла коляска инвалидного кресла. Чужая машина, которой видимо было недостаточно ширины площадки у ворот, немного заехала на газон. Хозяин чужой машины, и этой прекрасной коляски, смотрел в лобовое стекло Гусиной машины с вызовом, как на родео. Уступать он не собирался.
Ситуация.
Невозможно объяснить человеку на ногах, как это, никогда не ходить. Так же легко и понятно для этого человека в кресле, было летать, в отсутствии возможности передвигаться на собственных ногах. Только плен и ограничения, в конечном счёте, могут научить быть свободным. И он научился, научился всему, что мог показать ему мир цифр и языков и, большая его часть, конечно, была там. Ничего, что тело ограничено и отличается от прочих, ничего, что он не может проникнуть туда, в понятные для других места, например в бег, плаванье или простой прыжок на месте. Он проник гораздо глубже, туда, куда не может проникнуть почти никто кроме него. Обычный человек в кресле, обрёл тело цифровое, с огромными крыльями из кодов и программ, и это, однозначно, было его даром. Даром, как одарённостью, талантом, так и даром, как его подарком для других людей. Ему не нужно ехать на поле, чтобы пройти инициацию. Не нужны линзы, и не нужны ноги, чтобы куда-то попасть, это всё не для него… Он уже там. И сегодня он обретёт свои ноги, чтобы нести свет туда, куда не может дотянуться руками. Вот только его ноги блаженно спали в пикающей, наглой, маленькой машинке с выпученными фарами, у ворот.
Смешно.
Машина отключила кондиционер и опустила стёкла. Утренняя прохлада обняла гладкие ножки, не метафорические ноги человека на колёсах, а живые, прекрасные своей неидеальностью, её идеальные ножки.
Машина зарычала двигателем на коляску и заморгала на неё фарами, но, поскольку двигатель был электрический, вышел не страшный зверино-металлический рык, а громкий шёпот, впрочем, не менее устрашающий.
Гуся проснулась, поднялась на заднем сиденье, и уставилась перед машиной. Зависла на секунду, синхронизируя между собой правый и левый глаз, а потом изображение человека, преградившего дорогу.
Хлопнула дверь.
— Эй! Какого хера?! А ну-ка, свалил отсюда! — выдало самое тёплое и нежное существо на планете, доброе, особенно по утрам, и вытерло слюни с лица.
Светлые русые волосы, всклоченные и лохматые, сияли нимбом утреннего солнца у неё над головой. Дикая, помятая и прекрасная.
— Добрый день, мне тоже туда, в темноту… и, друг без друга мы дальше не сможем. Я Поль, — спокойно ответил ей, его странный электрический голос.
К Гусе подъехала коляска и человек протянул ей худую руку, длинными неровными пальцами кисти.
Гуся увидела темноту, вспомнила всё утраченное, на мгновение этого утра… Вспомнила то, что казалось лёгкой тополиной пушинкой, которую невозможно словить, потому что от движения руки, от потока воздуха, она всегда ускользает. Вспомнила невесомое и неведомое до вчерашнего дня, вспомнила всё. И кто, и куда, и для чего… Пушинка придавила её всей тяжестью многокилометровой, мокрой, песочной, ухабистой дороги. Казавшееся таким красивым ночное видение, обрело вполне вменяемые очертания предстоящих дел. Туда, взаправду, нужно отправиться… Да, ещё, судя по всему, вот с этой кочергой на коляске. Просто праздник какой-то.
- - =10^
Город отогрелся и испарился в небо, чтобы снова обрушиться на самого себя дождём. Стальная, каменная, бетонная микросхема, с обилием зелени, линиями рек и дорог, лежала скромно и широко. Микросхема знала себе цену и оставила позади этап, когда пыталась научить кого-то другого, как же всё-таки стоит жить. Как строить. Как любить. Как дела вести. Осознанность и полноценность. Микросхема поняла, что любые изменения начинаются изнутри, и сосредоточилась на себе, в большей степени, создавая условия для развития каждого жителя. Объединяясь, в этом стремлении, в принятии и развитии, с другими, соседними микросхемами, открывая и создавая таким образом новый мир.
Не претендуя, а обретая общее направление.
В одном доме, на этой микросхеме, два сознания, две жизни, уже имея не просто направление, но и цель, пытались найти хоть какой-то контакт, хоть что-то общее. И эти попытки, естественно, ни к чему не приводили, пока они просто не позволили друг другу быть собой.
Пришлось убрать стулья, а вместе с ними убрать состояние уюта, куда подальше, освобождая место у стола и место в своём сердце, для нежданного гостя. Пришлось коляску, с этим, тащить по лестнице. Как он мыться будет? Что он ест вообще?
— Слушай, а чего ты ко мне приехал?
— От вас ближе. Скоро подвезут оборудование, вы не против?
— Что от меня ближе? Так, как там тебя, ещё раз напомни-ка.
— Поль, Поль Годима…
Этот наглец сидел в своей коляске у стола и улыбался. Она тоже улыбалась, но это была нервная улыбка, а не открытая и светящаяся, как у него.
— Поль, Поооль-блин, Годима. Годииима. Я тебя буду называть просто Димой. Ок?
— Ок. Вы в порядке?
— Смешно… Спрашиваешь ещё. Ну, конечно, я тебя не ждала. Я, вообще, никого не ждала. Впервые, может, мне стало так хорошо и понятно.
— От вас ближе… Я пока останусь здесь, а вы должны ехать и быть готовой.
— В смысле?.. В смысле ты останешься, а я поеду?! Что происходит, вообще?
— Успокойтесь и присядьте, пожалуйста. Я просто делаю свою работу. Сейчас всё объясню.
Он ждал. Ждать он умел хорошо.
Она ходила по дому, спонтанно наводя порядок, задавая порцию очередных вопросов, сокрушаясь, размахивая руками, и накрывая на стол.
Он молчал.
Она поужинала, рассказывая, где у неё что и как, после приняла душ. Потом приехала служба доставки, на автопилоте, без водителя, с роботом рукой-погрузчиком, и отгрузив у ворот пару коробок и чемоданов, уплыла дальше. Гусе пришлось потаскать немного, как раз после душа.
Она устала и успокоилась.
Он так и сидел. Не притронувшись к пище, не издавая звуков и не шевелясь. Она присела рядом с ним на корточки, и дотронулась до его руки. Он повернул голову, рывками, дёргаясь, как смог, и спросил:
— Поговорим?
Теперь, сидя так близко рядом с ним, она поняла, откуда у него в голосе такая сталь и электричество. Откуда он? Тонкие серебряные ниточки, под кожей, покрывали шею и убегали под майку. Они напоминали нити, из которых состоял жрец… Ток, маленькими молниями сверкал по этим струнам, когда он говорил. Он человек, вообще?
Ей стало как-то жаль его. Нет, не потому что он отличался, точнее не потому, что он в коляске и в таком странном теле, он отличался иначе, не физически. Теперь она почувствовала, после того, как отдала верхний слой бушующих эмоций, после того, как очистила ум и притронулась к своему подсознанию.
Он, по-прежнему, улыбался. Так же искренне, прямо ей в лицо.
Гуся откашлялась, покряхтела, погыкала и похыкала. Быстренько засеменила ножками к стулу на другой стороне, через стол, подальше от него, и уселась. Поправила стул под собой. Погладила стол ладонями. Почесала голову и спрятала волосы за уши. Обтянула и без того длинное платье и подняла глаза, натянув широченную мерзкую улыбку на всю гостиную, в ответ.
— Сосредоточьтесь на своём новом глазе. Нужно перевалиться туда, внутренне, и взглянуть.
Гусю шандарахнуло тазиком по лицо. Таким чистым, блаженно-холодным и прозрачно-невесомым тазиком, по лицу, прямо по наглой харе. Господи, какая дура. Как это всё выглядело для него? Что это вообще такое было с ней?
Она погрузилась в новое измерение и увидела…
Деваться некуда, стыд, немножечко приплющил её. Захотелось выпить водички, захотелось пописить, потом подстричь газон, запрыгнуть в машину и провалиться к чёртовой матери.
— Думаю, можно перейти на Ты... Ты понесёшь туда свет, энергию, а я код. Я просто помогу, создам возможность, платформу для перехода, там, где искусственно остановили движение.
— А-эмм … — многозначительно ответила Гуся в изумлении.
От него исходила энергия, исходили волны, не меньше, чем от жреца. По крайней мере, сейчас так казалось.
Её снова укатило в космос, с этим придётся теперь как-то жить.
= 11 ___
Второй день, после её отбытия, теперь она не здесь. Рельсы уложены, вагончик с судьбами катится в счастливое будущее. Вы в курсе, что старики больше не умирают? Но, правда, и меньше тоже. А рельсы будут жить всегда, по крайней мере, им этого очень хотелось бы, рельсам.
Гуся отправилась в тёмное подземелье. В самых темных и страшных подземельях, как мы знаем, обитают монстры, вот только в нашем случае монстром было само... это всё.
Сторона, где исчезла точка Гуси из вида, сливаясь с чужим и незнакомым горизонтом, не находилась под землёй, ниже других, там просто была кромешная темень. И сырость, соответственно. Темень, без света изнутри глаз, а сырость, как незрелость, как отсутствие теплоты в закрытом сердце.
Без теплоты сердечной, сырость на лице не высыхает и слабость не становится силой. Гусе казалось, что она огромный обогреватель и лампа, заодно, а Поль представлял себя добрым волшебником из будущего. Из светлого прекрасного будущего, прямо в тёмные времена, в бесконечную деревню, как он думал.
Ни Гуся ни Поль не представляли с чем придётся иметь дело. А пока, и тут ничего никуда не годится, в этом прекрасном особняке — пришлось юзать дроидов перед отправкой, их всё равно проверять.
Продуктивность и необратимость в достижении — лишь бы было солнце.
Энергию никто не отменял. Прекрасные и слегка уродливые фигуры, состоящие из гладких плоскостей, сияния и острых углов, торчали во дворе, прямо на лужайке. Стояли, воткнувшись на треть в газон, и кушали солнце, питались мощью солнечной энергии, чтобы наполниться и пробудиться лишь для того, чтобы крушить.
--> .12 >
Дым. Дым. И ещё раз дым. Откуда столько дыма?
Тёмные густые клубни двигались и двигались. Двигались вверх, двигались в стороны, двигались навстречу. Что-то горело, много и не видно что. Дальше, с той стороны.
Поезд остановился, нужна пересадка. Дальше пойдут другие рельсы, не приспособленные для скоростных цепочек, для этих комфортных, почти живых гусеничек.
Так и не скажешь, какое время суток, не понятно и что происходит. Нет леса, нет посевов, вообще никакой растительности, что может так гореть? Сквозь идеально гладкую, непроницаемую обшивку, сквозь дыхание кондиционера, тонко, еле-еле, но чувствовался запах. Запах страха. Запах смерти.
Гуся вышла из состава, вышли и те немногие «счастливчики» коим доведётся посетить спящую страну. Попасть туда ещё хоть как-то возможно, но выбраться не доводилось почти никому.
Гусеничка уплыла назад. Границу нужно пересекать физически, ножками. Даже крылатые туда особо не торопились, и если где-то над этим всем были крылья, то разглядеть их не просто.
Гуся смотрела на занавес из дыма и не хотела верить своему носу, не хотела верить предчувствию и воображению. Это был нокдаун. Подташнивало и хотелось кричать.
Ничего не стало, ни в чём не было смысла. Вот какая темнота. Больше ничего не хотелось: никакого дара, никакой миссии, никакого света, никакого глаза и жреца. Весь космос скукожился до размеров чёрной изюминки, вместо сердца у испуганной маленькой девочки. Для чего они это делают? Как такое возможно?
Ничего не стало. Она видела, сквозь пыльное грязное стекло доисторического дизеля, как горят тела людей, как сжигают горы трупов. Именно тут, на границе. И не только тела стариков, но и тела тех, кто хотел оставить эту темноту, покинуть это место и выйти в мир.
Ничего не стало, и больше нет никакого мира, когда в мире такое есть.
= 13; =
Дроиды играли в какую-то свою игру, словно два беззаботных цветочка.
Птички щебетали, свикали и цвикали, переливаясь звуками неповторимыми, громкими и непостижимыми. Углеволокнистые графитовые ребята замирали, прислушиваясь и пытались постичь пение, рассчитать трели этих птиц. Им нравилось.
Двое из дроидов были включены. Поль настроил им режим демонтажа, реконструкции, и отправился в город. Эта парочка крушила в своё удовольствие, пока остальные, ещё в форме коробок на зарядке, просто диагностировались перед отправкой.
Обычный дом не очень-то подходил для него. Помимо личных вещей и компьютера прибыло ещё много оборудования, которое, как необходимо было установить здесь, так и отправить вслед за Гусей. Здесь Поль будет обрабатывать информацию, настраивать покрытие и потихоньку внедряться в темноту. Нужны условия. Нужна новая мощная установка биометрической связи. Нужны пандусы. Нужно пространство.
Ко всему Поль мог подключиться удаленно, к роботам в том числе, но там, по ту сторону, если принимать мутное грязное пятно на планете, как что-то отдельное, что конечно не правда, там вообще ничего не было.
Родное и милое местечко, этот особняк в пригороде, больше не будет чьим-то домом, теперь это скорее перевалочный пункт, штаб, хост для подключения к новому миру и даже хост, как цифровое растение четвёртого измерения, в конце концов, но никак не дом. Поль не думал о том, что она уже не сможет вернуться. Сейчас так удобно, так необходимо, да и что может быть важнее? Дом? Привычный быт и комфорт одного человека? Даже не смешно.
Но, для начала, ей придётся хотя бы выжить.
> 14(\/
Любовь, да? Любовь. В этом поезде людей гораздо больше. Огромные, то ли тапки, то ли туфли на ней, как будто деревянные. А вон тот, вообще, почти голый по полу ползает.
Дети плакали. Дети играли. Дети пробовали поезд на вкус. Пышная румяная женщина держала на руках младшего и, с какой-то само собой разумеющейся ненавистью, смотрела рыбьими глазами. Это возвращало к жизни сильнее любви.
Девочка, средняя из помёта, подбежала и уселась рядом. Нескромно, неаккуратно. Мамаша отвернулась.
— Ты кто? Оттуда что ли? — кивнула девочка назад, морщась и подчёркивая, как «оттуда» ей не нравится, копируя мамину мимику.
— Здра..вст…
Девочка убежала в другой конец вагона. Гуся не успела договорить. Там, в другом конце вагона, ехал один из сменившихся «дымовых» отрядов. Сквозь пропахшие, бледные, в чёрной униформе. Девочка что-то весело и задорно рассказывала им, тыкала пальцем на Гусю и снова смеялась, снова рассказывала.
— Мерзость! Смерть врагам! Сжечь! — приветливо кричали ей доблестные служители закона.
— Шалава! — хохотали смелые и весёлые мужчины.
— Небось с пидаром каким-нибудь живёт! — громче всех утвердил самый красивый, с почти необожжённым лицом, и отвёл взгляд в сторону, когда понял, что она смотрит на него.
Они это знали точно, судя по всему, они были осведомлены хорошо: все, кто там, за границей, за той границей, куда никто не может попасть, все они там…
Это возвращало к жизни ещё сильнее, чем рыбьи глазки, но, к какой-то другой жизни.
Довольная девочка вернулась. Улыбаясь, она несла в себе то, чего Гуся раньше даже представить не могла. Мамаша тоже улыбалась, явно довольная своей дочей. И ничего страшного.
И ничего страшного — в темноте не видно. И ничего страшного — такова жизнь. И ничего страшного — ничего не поделаешь. Все просто ехали дальше в этом дерьмовом поезде, пытаясь жить… пытаясь делать вид, что живут.
Появилось небо. В уголке окна. Настоящее чистое небо. Разве небу можно запретить быть собой, быть человеком?
— Ты что, хорошая, у нас позабыла? Шпионить едешь? Детей воровать? Своих-то небось нету! А?! — ласково поинтересовалась попутчица, заслуженная мать с грамотой и, беззвучно, чуть булькая, чуть хлюпая, рассмеялась.
Гуся спокойно смотрела ей в лицо. Отвечать смысла не было. С добротой, смотрела ей сквозь лицо, не поддаваясь на вибрацию. Спокойно, с любовью, смотрела ей в глубину души и видела…
Видела, что те добры молодцы, вместе с трупами стариков жгли и тело её родного брата, непутёвого преступника. Она сама на него донесла. Там и оскорбление чести мундира, и политические высказывания и вообще… он на часть дома претендовал. Сами понимаете, столько детей, жизнь тяжёлая — какие сантименты?
Гуся смотрела ещё глубже и у неё текли слёзы, из того самого глаза. Тётенька застыла с каменным лицом, а Гуся смотрела.
Смотрела и видела густую и липкую обиду. Горькую, которую женщина годами пыталась заесть. Видела комплексы и страхи, скрываемые за надменностью и агрессией. И эта женщина, всё Это, тоже теперь видела. Видела себя в глазах смотрящего на неё человека, в котором ничего этого не было, и чистота позволяла отражать.
Её вырвало от самой себя. Буквально. У мамаши началась истерика. Это было то ещё извержение бочки с дерьмом… Гуся встала, подняла её лицо за испачканный подбородок и опять посмотрела в глаза.
— Не бойся… ещё не поздно.
Оставаться в вагоне, да и в поезде, больше нельзя. Гуся вышла к дверям, вытерла руку салфеткой и выкинула её в мусорку в стене. Стоит отдать должное, кругом было чисто. Все носили мусор и дерьмо в себе.
Дожидаться ближайшей остановки, чтобы бежать. Бежать от этого ужаса. И просто бежать, чтобы отдать эту колоссальную боль, отдать ногам, чтобы ноги отдали земле. Бежать, чтобы дальше идти легко и свободно.
Поезд заскрипел, застучал, задребезжал. Открылись двери. Какая разница куда тут идти?
(15-17 Cпикер; 18 - капелька)
>>19.,
Надо идти. Пожелай мне удачи, пожелай мне не стать рельсами… Не умчаться вагонами туда, где я перестану быть. Доброго пути. Иди. И она шла, тара-м там. И она шла.
Это ведь та же планета под ногами? Гуся остановилась и повела туда-сюда ногой по иссохшей в песок поверхности. Пожухлая скрюченная трава ломалась и щекотала подошву.
Скажи мне земля, неужели это ты? Неужели вот это, другое твоё лицо, такое незнакомое и уродливое — настоящее? Тут никого не может быть. Ровные поля безжизненно лежали вдаль, к тонкой линии, к темной полосе. Ни птиц, ни зверей, только редкие странные бабочки криво дёргались на невидимых нитках жизни.
Завораживающе.
А небо? Невозможно красивое, бело-сине-серое, гладкое, местами мятое, оно ведь тоже твоё, Земля…
За ней никто не следил. Никто не мешал. Просто никого тут и не было. На «другой» планете оказалось легко и не так уж страшно. Только дышать, и идти, тут не просто. Тёмная полоса постепенно поднялась лесом. А воздух так и дрожал. На окраине жизни, чужой и такой непонятной земли, у первых деревьев, Гуся свалила рюкзак под ноги и уселась на него.
— Ну, где ты там, Поооль?! Ха-ха-ха-х!
Поль не ответил. Как не отвечала Земля. Как молчало небо. Но значит ли это, что нужно остановиться и перестать идти?
Поль её не слышал, до поры. Он был готов отправить первую посылку туда, туда — непонятно куда, и ждал зелёного света. На экранах, сквозь дым, темнело заграничье. Бледные однотонные картинки, с камер дроплета, плыли по мониторам. Никакого свечения. Аппарат плавно курсировал, переваливаясь на новый курс, туда-сюда, придерживаясь одного горизонта, и носил с собой продолговатый, вытянутый вверх ящик с сильными лапами. Сегодня нужно сбросить его.
Узкие широкие крылья покачивались в потоках воздуха, питаясь солнечным светом. Как будто нота, по полотнам партитуры, аппарат играл свою тихую мелодию полёта.
Гуся отсмеялась, немного истерически, пнула рюкзак, бубня что-то себе под нос, и «включила» зрение. Пора.
Цок-цок-цок, цок-цок-цок… — забренчали барабаны тарелками. Разлилась чистой холодной рекой гитара. Серьёзно закашлялся бас. Стало весело, явно, будет рок. Гуся сделала громче. Наушники уволокли её подальше. Это очень странно — медитировать под такую музыку, но это не было медитацией. Гусе нужно прорываться, нужно разрывать небо!
Она нашла подходящее дерево, за которое можно «держаться». Уселась спиной к нему и закрыла глаза. Потанцуем?
Музыка побежала жёстко и ритмично, чуть громче, чем необходимо. Гуся позволила себе потеряться и побежала, засуетилась, заволновалась вместе с музыкой. Играючи, готовясь к прыжку.
Там, в темноте, задрожали зелёные струны жизни. Она снова не была собой, она погрузилась в новое зрение и потонула там… почувствовала в себе жреца. Музыки больше не слышно, только ритм, вспышками и дрожанием отзывался в ней. Барабанные перепонки остались вместе со всем остальным телом на поверхности.
| 20 ^
Я люблю тебя! Я люблююююю тебяяяяяя!!.
Если бы на пути у этого импульса были города, были здания и стены, они растворились бы в пыль, как от самого мощного взрыва, который им только доводилось видеть. Если бы на пути восстали горы, самые крепкие скалы, импульс срезал бы их, гладким и идеально ровным резом, на который только может быть способен огромный, острый и волшебный клинок. Если бы на пути у этого импульса встала хоть какая-то жизнь, или даже смерть, они, в равной степени, утратили бы своё лицо и стали бесконечностью.
Но ничего не было. Никаких тебе потоков света, волн, вибраций и сияния. Пустота. Как будто жизнь испугалась и спряталась очень глубоко, не оставив никаких следов. Как будто смерть, забыла, что она такое, за ненадобностью, коль и жизни-то нет.
Все позабыли о смерти.
Гуся продолжала любить и продолжала погружаться. Необъятное и неясное пространство, весьма убедительно доносило о себе, доносило о своей пустоте, об отсутствии направления. Но это слишком убедительно, чтобы быть правдой. Её любви хватит, чтобы пробудить всю планету, если понадобится. Источник ушёл — его просто нужно найти.
Так далеко. Так далеко… и ещё ничего не видно. Как обычный местный человек может добраться сюда? Сквозь темноту, пустоту и одиночество. Сквозь закольцованность своего эго. Сквозь реакции и модели. Как? Если не известен путь от своего мозга к своему сердцу, в собственном теле. Меньше метра. И всё становится чужим — и мысли, и чувства, и сама жизнь. В отсутствии одного этого шага, все внешние тысячи миль, бессмысленны, и Земля умирает.
Только импульс, больше ничего. Она могла бы красиво падать в темноту, в бесконечность, полностью расслабив тело и широко раскинув руки в стороны, в невесомости, чувствуя, как медленно волнуются волосы вокруг головы. Могла бы, но есть только импульс. Она сама, Гуся, как невидимая планета в космосе без звёзд, как планета, окольцованная огромным плоским поясом, и этот пояс, расходился волной в бескрайнее пространство, в поисках источника. Снова и снова. Снова и снова. Шире и шире. Не сбавляя мощности.
Много-много любви.
Она бы так и закончилась, одна, в этой зелёной волне. Так бы и растворилась, окончательно сливаясь, отдавая все силы без остатка, но Земля отозвалась. Отозвалась молча.
\/ 21 >
Говорить, только так, как хочется, так, как думаешь. Когда не видишь разницы между тем, что ты чувствуешь, и тем, что летит у тебя изо рта, летит или валится.
Гуся замолчала, она замерла, остановилась в осторожной статике, чтобы не спугнуть. И уже не как хищник перед прыжком. Как хищник, отбросивший голод, протягивая руку помощи, у водопоя. Мааааленький такой хищник, у бесконечно огромного живого водопоя.
Земля раскрылась, впустила в себя, она не боится, и откликается любовью.
Вот они, врата всех тайных замков, городов, пещер и подземных царств. Вот они, Шангрилы, Китежи, и все прочие Атлантиды. Не утерянные. Нет. Позабытые. Позабытые, как смерть и жизнь, как сама Земля. Как могут открыться врата в тайны и чудеса, если о них позабыли, в попытках уместить куда-то свой зад и выжить? Чистое сердце, как ключ, как отсутствие дурных помыслов? Ну, нет. Ну, конечно же, нет. Какое чистое сердце в пьяной погоне за иллюзиями, на могиле братьев, в строительстве стен для тюрьмы... Нет. Конечно же — нет.
А врата — вот они. Прямо перед тобой.
Земля отозвалась. Земля открылась, она всегда здесь и была.
И нет больше никакой пустоты, как будто и не бывало её. Проявились и стали видимы робкие потоки. Осторожно, сомневаясь, ещё не доверяя, что за неведомая зверушка такая, эта Гуся... и они слились.
Вот, несмелые белые ленты раскрылись в полотна измерения. Заволновался океан света. Благодарность. Земля заговорила в ответ. Благодарность.
Гуся не забыла для чего она здесь, она любовалась этой красотой, впуская её в себя. Воодушевлённая, радостная, она прыгнула, прыгнула ещё глубже. Было куда. Сквозь потоки-ленты, сквозь потоки-плоскости, проникая всё дальше и дальше, соприкасаясь и открывая в ответ новые возможности для самой этой энергии. Весёлое погружение к недрам земли, но не сквозь материю, не ради «клада», а сквозь своё сердце, ради Земли, ради жизни... и смерти.
Что тут скажешь? Земля была поражена — с ней такое впервые. Она знала тут лишь бурение, выработку и потребление. И об уважении речи не шло, не говоря о любви. И Гуся дотянулась, Молчун проводил её. Она прикоснулась к источнику, напоминая ему, что он есть. Мертвая территория опомнилась. Почувствовала себя частью огромной планеты и наполнилась жизнью.
Маленький кусочек приграничья, с той стороны от стены дыма, осветлился и воспрял. Осталось застолбить и двигаться дальше. И нет, это не как ультроглобализм — это естественное продолжение. Движение.
Возвращаться, полнотой счастья, во всю ширину. Возвращаться к себе. Гуся открыла глаза и из них ударили молнии, разрушающие все сомнения и внутренние границы. Можно жить. Зелененькая струна, тонкая мерцающая нить, та самая, из которой состоял жрец, вышла из неё, и потянулась в землю, к источнику. Потянулась в небо, вместе с её руками, вытянутыми над головой. Гуся довольно крякнула, выдохнула и поднялась, разминая застывшие суставы.
Попрыгала, наклончики, прошлась вокруг дерева и вернулась к рюкзаку, к окраине, где лучше видно небо.
Дроплет уже уловил сигнал и заморгал монитором Полю, указывая на нить, в широком пространстве. Поль скрыл его, для невидимого полёта, и отправил скидывать… Гуся игриво всматривалась новым и уже привычным глазом в небо, пытаясь его засечь.
Гуся его не видела.
Она всматривалась очень внимательно, не пропуская ни одну волну. Ничего, что излучало хоть какую-то энергию не могло проскочить незамеченным. Невозможно скрыться от этого прекрасного и всемогущего взора, но… она смотрела не в ту сторону.
Шипение и стена пыли. Ящик погасил падение, поднимая выбросом газа песок, и мягко встал на свои кривые ноги, в паре десятков метров от Гуси. Из корпуса ящика вывалился бот-охранник и стал читать периметр.
Гусю покрыла пыль. Она так и сидела на рюкзаке, сжимая губки от недовольства, и мысленно смеясь над собой. Первый «столб» установлен! Зелёная нить, струна — проявление нового измерения на этой земле, на этой, уже частично пробудившейся, земле.
Кто-нибудь может увидеть, и что тогда? Нет, не может. Она, эта нить, эта струна жизни, не шумит, не ломает физику, не освещает в темноте. И даже если бы всё это было, то никто не видел бы всё равно. Всё так, как с самолётами, летающими достаточно низко над джунглями, чтобы рассмотреть и посчитать иллюминаторы в корпусе, но племена, живущие там на вечном карантине, даже учитывая громкий шум двигателей, их не замечали... Когда в поселение пришли люди и указали им на эти самолёты, они смеялись, пугались, но так и не видели, ещё какое-то время.
Твоё сознание должно выйти туда, в новое измерение, только тогда становятся видны его проявления и атрибуты.
Осела пыль. Успокоился дроид. Она, и больше никем не заполненная перспектива. Гуся подошла к дропу. Стальной охранник заурчал какими-то «шестерёнками», как огромный ласковый котик.
(22, 23 - капелька)