Фигура её, медленно плывущая по пешеходному переходу, сквозь мерзкую вечернюю морось и мартовскую непроглядную весну, говорила совсем не о том, о чём можно было подумать глядя на неё. Сквозь этот вечер не было видно будущего лета, ничего не было видно, как сквозь образ и фигуру этой женщины не было видно человека, и жизни которую она прожила.
Длинный надутый изнутри пуховик, совершенно не определённого цвета и происхождения, скрывал голову женщины капюшоном. Она плавно катилась грушей подрезая прохожих, с большущей старой собакой на поводке, так, без разметки и линий движения, без участия ко всему остальному, абыкак. Медленно и плавно, не шатаясь, не торопясь, обращая на себя внимание.
Неопределённый и неуверенный в себе мороз, со сбитыми ориентирами давно отступившего февраля, размяк и сыпал дождём, вместо снега, Подтаявшие верхушки сугробов сильно осели и покрылись твёрдой сверкающей коркой. Женщина уверенно ступила на эту корку снега, протаптывая несколько сантиметров к земле, оставляя отчётливые следы, и потащила за собой пса. Старичёк тащился без удовольствия, но не сопротивляясь. Его хозяйка, лет шестидесяти на вид, оказалась женщиной молодой. Скрывая лицо в тени капюшона и разворотом головы от прохожих, она достала из кармана сигарету и закурила. Было в ней что-то такое… Питерское, серое, как будто она впитала всю серость и холодную влажность своей жизни. Брезгливо ко всему кругом и к себе. Как оно есть.
Ворона трижды порезала купол этого варева своим громким карканьем, ударяя звуком по макушкам прохожих, и глухо отзываясь в машинах, за стёклами. Сквер дрогнул, на секунду просыпаясь, и поплыл дальше.
Площадка с турниками оживленно шевелилась школьниками, не понимая чего они от неё хотят. Мальчишки ползали и дёргались, прыгали и повисали, лазали, бегали, пока так же быстро не утратили пыл и не отступили дальше, по своим делам, оголяя турникмена. Такая походка, знаете, немного более растопыренная, чем того требует сама фигура и мышцы на теле, и немного менее получившая внимания, чем кажется человеку, жаждущему одобрения и даже восхищения.
Удивительно оживлённое место, для такой погоды и времени суток. Под ногами хрустит соль, закостенелая, не растворившая до конца лёд. Над головой, на чёрных и мокрых даже на глаз ветвях, обильно сидят черные неприятные тушки птиц. Перекрякиваясь, на своём вороньем, они обсуждают что-то вечное и незыблемое.
Всё не приятно, на что не глянь. Но сама по себе погода прекрасна. Если не всматриваться в детали, такие раздетые и скрюченные, то погода хороша. Хороша именно тем, что она такая не комфортная и в ней, в прогулке по такой улице, в такую погоду, в себе, можно найти превосходное расположение духа. Такое, знаете, когда немного прищуриваешься, если идёшь с ровной осанкой и прямым лицом, и кайфуешь, находишь этот момент удовольствия, в не очень комфортных условиях, на первый взгляд, как раз от того, что вечер всё-таки прекрасен. И человек рядом. И снег этот, который дождь.
Фигура. Человеческая фигура. Ещё есть фигура шахматная, на примере которой, главное не утратить себя — ферзь, почему-то, вдруг, стал называться королевой. Глупость, конечно. Вот фигура шахмат, и если называть её не верно, она не утратит своих способностей и возможностей. Она то что есть, и ничего другого, в игре. А человек, если назови его … как угодно, и подтверждай это, начнёт верить, сам того не замечая.
И вот, я думаю, если было возможно такое падение человека, то значит возможен и подъём. Если, например, все будут называть людей с добром, общаясь с любовью, спокойствием и добродетелем, то, однозначно, возможен. Даже за самым мерзким и непроглядным вечером, сырым и холодным, когда-то наступает лето, и если мы останемся «тварями», это лето будет беспощадно жарким к нам.