Капустка к капустке. Ревень и свекла. Баклажанов не планировалось. Тыква, морковь, прекрасная, свежайшая, яркая морковь. Он, Геннадий Ильич, тогда еще просто «Геша», радостно пританцовывает вокруг своего первого настоящего урожая. Деревянные ящики небрежно составлены стопками в ряд. Очень много зелени, и на земле, и сквозь доски, и на фоне. Трава, ботва, листва на деревьях. Есть в этом снимке какой-то загадочный, необъяснимый, почти мистический шарм.
Пьяный танец упоения, не выпитым, проделанной работой и результатами. Нелепые движения свободны и полны радости, застывшая фигура в рабочем комбинезоне и «лыжной» шапочке очень красноречива, ярко, но есть что-то невидимое, всё покрыто молчаливым таинством, отчетливо, даже сейчас.
Потанцует, погрузится и поедет, до поздней ночи развозить овощи. Сам. Там, в городе, в начале своего предпринимательского пути, он лично знаком с каждым шефом и владельцем ресторана, знаком близко, записаны даты рождения, имена жен и детей, он знает как порадовать каждого. Отчетливо помнит маршрут, помнит как важно и волнительно тогда это было. Вспышки с бегущим по ступеням картофелем, лицами, рукопожатиями. Незабываемый восторг в конце того «дня», глухое и опустевшее эхо которого остается с ним по сей день.
Есть нюанс, рыбная косточка в десерте, камушек в мягком и удобном кроссовке, которого нет, когда стягиваешь его с ноги — в упор разглядывая старую фотографию в рамке на стене, Геннадий Ильич никак не может вспомнить, кто делал этот снимок. Кто тогда тогда его сфотографировал?
Геша чувствует зуд, некую неловкость, неудобство, без возможности себе объяснить «почему?». Постепенно зуд перекрывает практически все его воспоминания, становится огромным, глубоким и вязким, волны становятся большими. Он тонет. Ему не нравится. Раздражение, потом отстранение, пустота... опять. Но он не может не возвращаться к этой фотографии, прокручивая день, шаг за шагом, вспоминая где он был, что делал, кто был рядом. Он вспомнил и восстановил практически всё, по часам, но не помнит, вот этого, маленького, незаметного, но самого главного! Как это может быть? Не помнит.
А так, Геннадий Ильич помнит всё. Помнит, знает и, вообще, ни о чем не волнуется, в широком смысле. Плантация разрослась к гектарам парников и оформилась в приложение, лица и рукопожатия превратились в подписку на доставку овощей и цветов. Он абсолютно доволен и свободен. Нет, он не носится по полям в легком платьице, смеясь и хохоча, вместе с ветром и рассветом, по шаблону и стандарту «счастья» — это было бы слишком просто, скучно. Нелепо, смешно, невозможно но, в первую очередь, скучно. Мог бы, конечно, и не такими глупостями занимается взрослый и самодостаточный мужчина. Он преисполнился настоящего, только ему доступного и известного, как Геннадий Ильич искренне убежден, счастья.
Может ли счастливый человек скучать? Скучать по прошлому, по человеку, по своей жизни? Скучать не время от времени, а постоянно, как базовое состояние бытия. Что мы готовы забыть, чтобы не видеть самих себя? В чем готовы себя убедить, в попытках убедить кого-то? «Что» мы, когда несчастны?
Может, счастливый человек, скучать?