1
— Нет! Не нужно, я не хочу. Не хочу!
Врачебная бело-голубая кушетка яркостью и новизной совершенно не вписывается в старый захламлённый интерьер комнаты и квартиры. Она торчит, выступает, как вставленная в старую и плохую картину французского экспрессиониста, наклеенная вырезка из глянцевого свежего журнала. Грубо и нелепо, так может только сама жизнь или ребёнок, делающий это впервые. О реальности происходящего говорил только настоящий человек на этой кушетке, такой же пыльный и тусклый, умирающий, как комната вокруг него.
Миша испугался криков и злобного выражения на лице женщины. От сопротивления лечению его руки замерли, он засомневался.
— Не слушай её, просто продолжай! Продолжай, — твёрдо повторил Вежа.
— Это?
— Ты что, не видишь? Внимательнее! Вот тут! Как можно пропустить такое пятно? Где ты? Слепень!
Женщина продолжала стонать и мычать, хватаясь за кушетку, до хруста, до скрипа поверхности медицинской койки, она сжимала её ладонями, сминая простыни и воздух вокруг себя. Входная дверь громко хлопнула от напряжения, чрезмерной осторожности при выходе и сквозняка в квартире. Ветер резко свистнул и загудел. Громко ляпнуло окно, зажевывая и зажимая тюль. Схваченная она теперь торчала на улице и трепетала на ветру. Что-то упало и покатилось по полу, в коридоре.
Ноги громко застучали по ступенькам — родственники вышли на улицу, бегство от реальности, в общий двор.
— Не надо, я не хочу! — кричала женщина чуть тише, всё ещё очень сильно сопротивляясь, чем-то внутри себя, лечению. Искажением линий всего человеческого, на её лице, активно билась злоба, несогласие, стремясь вырваться наружу криком, но крепко ухватившись за неё внутри. Сил становилось всё меньше.
Общая обстановка напряжения угнетала, но Вежа, как высокая недосягаемая башня, с большими длинными руками, остался в спокойствии. Он скинул на пол плед с маленького креслица и уселся в него. Колени задрались высоко под уши, обхватывая ноги ладонями, он подал корпус вперёд, внимательно наблюдая за учеником.
— Руки жестче держи! Крепче! Ну?! А движения плавнее… она же живая. Почувствуй! Как ты двигаешь?
Чем больше парень пытался сосредоточиться, тем сильнее его локти разбрасывало в стороны, спину скручивало и клонило вперёд. Он совершенно забывал дышать. Взмокший лоб собрался морщинами. Тяжело, почти невозможно, но он старался, видел, что бывает, если не доводить до конца.
— Дыши, на вдохе, медленно, продолжай движение… движение… Вытягивай, вытягивай!
Голос женщины пропал где-то в кряхтении. Её стошнило. Мужчина поднялся из кресла и повернул её на бок. Мальчик аккуратно вытер ей лицо, заглянул в рот, проверил нос и глаза. Бросил тряпки в таз. Его коленки тряслись и от слабости и от напряжения одновременно.
— Приберись, и пойдём. Я за ней присмотрю. Подойди сюда, с этой стороны. Видишь, видишь какой след? Смотри куда уходит, — показал Вежа, приподнимая женщину за шею, как птицу на кухонном столе, — смотри, через лёгкие, через сердце... она долго не протянет, — сказал он и мальчишка глянул в таз, на кристально белые тряпки в маслянистой чёрной жидкости, — года два-три, наверное.
Парень видел слабый след на свечении органов, как будто он вытянул из них не только вросшие тёмные пятна, но и часть потушенного этими пятнами свечения. Женщина сильно впала лицом, но за этим лицом, теперь, отчётливо была видна жизнь, не смерть. Настоящая человеческая жизнь, которая притекла сюда, на этот стол, вот этим телом, её мыслями, разговорами, чувствами и поступками, душой.
Мальчишка взял старый ушастый таз и потащил его в ванну.
— Чего вы здесь? — звонко спросила соседка, уверенно шагая по родному разбитому асфальту к подъезду, с тяжёлыми сумками в руках. Её привычно грустное лицо, недавно чуть ли не самое красивое на свете, немного злилось глазами на весь свет.
Соседи, родственники женщины на острове, молча расступились пропуская её к открытой двери в подъезд, снятой с доводчика. Муж нервно курил глядя себе под ноги, прячась за сигаретку, а его сын искал что-то в карманах, поправлял майку, но спокойствия нигде не находил. Копируя стресс своей бабушки, на уровне ощущений, он находил в ней для себя союзника, сжимался, слегка дёргался. Дед, при виде красавицы соседки, поднялся на поверхность из своих мыслей, до уровня уставших бледных глаз, нервно улыбнулся и проводил её пышную юбку до крыльца.
— Ай, да и хрен с ним! Дай-ка мне тоже, — сказал дед тестю поднимаясь с лавочки.
Мальчик посмотрел на бабушку, предвкушая её реакцию, готовый присоединиться к волнениям.
— Ещё чего?! Давай ты ещё мне тут! Довести меня опять... — прижала она ладонь тыльной стороной ко лбу и вспыхнула ещё не сильно старой своей шеей и лицом, но быстро потухла опомнившись: она же на улице, соседи тут.
Дед, привычно не обращая на старуху внимания, подошёл к тестю практически вплотную, прижимаясь, и вытащил из его пачки сигарету, — Здрасьте, — сказал он соседке, очень часто мигая своими бледными сухими глазами.
Теперь интерес стал нестерпим, совсем-совсем, с таким бороться нет никакой возможности. Красавица поставила сумки у дверей в подъезд и спустилась обратно к лавке, — Чё случилось-то? — с укоризной глядя на прикуривающего деда, спросила она у воздуха перед собой и присела рядом с молодой бабушкой, не поворачиваясь к ней лицом.
Пожилая женщина, от неожиданного вторжения и сочувствия в голосе, от чьего-то неприкрытого интереса, вдруг всхлипнула, сама того не ожидая, прикрыла рот руками и расплакалась. Внук очень быстро подхватил, нырнул к ней подмышку и тоже заплакал. Дед недовольно забубнил что-то себе под нос и отошёл в сторону к мусорным бакам, спокойно покурить. Мужчина, сдерживая эмоции, напрягся ещё сильнее и спрятался за следующую сигарету, присаживаясь на корточки.
Бабушка сгребла внука на колени и набрала побольше воздуха:
— Да, у нас там Лизку… ой-ёй-ёй! — ответила она прирывисто выдыхая.
— Ма-ма, — вторил ей мальчик.
— Там, это… Вежа у нас, — всё-таки взяла себя в руки, вместе с внуком, и ответила соседке пожилая женщина.
— Чё, он сам лечить взялся? Так, а чего ревёшь? Это ж повезло вам! А? — громко спросила она у зятя своей соседки и тот с усилием закивал ей в ответ, — Ну, повезло же!
— Да… не знаю, кричит она… там… ой-ёй-ёй!
Муж не выдержал и запрыгнул в подъезд. Прорвало. Чем сильнее он сдерживался, тем сильнее квакал, громко хватая воздух открытым ртом. Ослабевшая рука держалась за перилла на лестнице. В забытье, глядя сквозь слёзы, он вскарабкался на пару пролётов и, сидя под дверью в квартиру, видел в своём воображении смерть. Казалось, что она умирает. Он видел картины страдания, но не её, а своего страдания, после её кончины. Видел грусть ребёнка, видел, как сильно после этого пьёт. И снова пьёт. Картинки крутились в голове, такие реальные, отчётливые, в отличии от заплывшего эмоциями и слезами подъезда. Он весь почти был там, в иллюзиях собственных эмоций, жалости к себе и страдания, поглощённый этими образами.
Сигаретка, зажатая между пальцев, тонко дымила под потолок, иногда вздрагивая вместе со всем телом, изгибая линию дыма.
И ванна и туалет. Одна комната, целиком, выкрашенная когда-то вместе с потолком и батареей. То ли в жёлтый то ли в зелёный цвет. Сейчас уже не определить. Всё выцвело и потухло, вместе с предметами и полотенцами. Трещины на стенах, глубокие, с выпученными краями, создавали подобие колец на стволе дерева, говоря о старости.
Тепло, даже жарко. Кран, повёрнутый от раковины к ванной, порыкивал и поплёвывался водой. Миша ополоснул слизь с тряпок, морщась, и вылил воду в унитаз, смело хозяйничая в чужой квартире. Он отмыл, отжал и развешал их на батарее.
Вежа поднял изголовье кушетки и отстегнул руки женщины. Она лежала без сознания, умиротворённая, на своём медицинском «острове», в пучине старых вещей, мебели и ковров.
— Крапиву запали, запахи убрать.
— Молодую?
— Куда тут молодую?
Миша достал из сумки большую медную тарелку с ручками, порылся в отделе с кучей пакетиков и запалил связку трав, сбора на старую луну. Пучок вспыхнул оранжевым цветком в руках, распуская по комнате сильный аромат и раняя пепел на блюдо. Миша задул огонь. Связка заострилась красными угольками, он помахал ей и аккуратно уложил на тарелку. Сбор сильно задымил, отражаясь в тарелке, в узорах птиц и растений, задышал.
Сигаретка, между пальцев мужчины на площадке, потухла и замолчала, как когда-то его глаза. Он и не заметил.
Запах крапивы стал ощутим даже здесь, у двери, удаляя все прочие запахи, отыскивая и разжигая что-то в глазах. Нашлось только раздражение.
Мужчина поднялся на ноги, кое-как вытер лицо и взялся за ручку, но войти в квартиру не решился. Напротив, он скорее выбежал на улицу, чтобы рассказать...
— Зачем все эти вещи? — спросил Миша больше у комнаты, чем у своего учителя, когда вернулся из ванной, оценивая окружающее пространство только сейчас.
До этого он совсем не успел присмотреться к дому. Сразу с порога столкнулся со сверстником: мальчишка не многим младше, но пропасть между ними видна с двух сторон. Миша не чувствовал себя таким ребёнком, совсем. Его представления о жизни отличались от взглядов этого странного мальчика, как ему показалось. Он замкнулся.
Большая семья, все друг за друга очень сильно держатся но, при этом, остаются слабыми и разобщёнными — это произвело впечатление, но в глубине души он всё равно завидовал. Именно из-за этого лечение проходило тяжело.
С самого утра, ещё по пути сюда, он почувствовал жизнь по-другому, увидел, как бывает ещё. Прикоснулся. День щедро давал ему уроки и открывал новое.
Вежа поднял взгляд на Мишу, отвлекаясь от лица женщины, в котором, сквозь боль, он смог рассмотреть красоту, и промолчал. Его ученик, всего за несколько минут, успел позабыть всё что тут было и отпустить, легко, как может только большой мастер или ребёнок.
Миша радостно собрал сумку и рассматривал комнату, вещи, их ауру. Он старался разглядеть историю, каждый предмет, как часть чужой захламлённой жизни, такой интересной. Теперь, он как будто просто зашёл в гости.
— Не забывай: между Волком и Медведем.
Миша улыбнулся учителю и поставил пустую пыльную копилку на место, — Уже пора?
— Да, — ответил Вежа, всматриваясь в расслабленное лицо женщины, на прощание.
Спасённый из объятий старости ребёнок крутился с подружкой из соседнего подъезда. Девочка увидела друга и вышла во двор. Атмосфера горя и страдания, плотно обволакивающая сознание ребёнка, лопнула и растворилась, как только он увидел радостно бегущую к нему девчонку.
Позабыв обо всём, они крутились вокруг столба.
Неизвестно кем и когда вкопанный сюда и залитый бетоном дорожный знак, выцвел и покосился, слегка роняя себя в сторону. Дети не знали, что значит эта форма и рисунок, о каких дорожных правилах знак им говорит. Он просто молчит, для них, и значит совсем другое, как практически всё...
Просто столбик, их круг солнца.
Обхватывая его ладонями они крутятся друг за другом, догоняя в этом замкнутом движении вокруг столба свою радость и свободу, глядя в небо, щурясь на солнце, пока хватит сил ]
2
Иногда, даже самые простые чувства нужно объяснить, если тебе важно, чтобы тебя понимали, осознали, как ты чувствуешь, как относишься… А иногда, если тебе важно, что чувствует другой человек, к чему он идёт, нужно остаться в стороне, с пониманием, и открытой душой. Тогда человек сам проживёт свои эмоции, умозаключения, выйдет из них и сможет двигаться дальше.
Вежа, ещё с самого утра, по дороге к этой милой больной женщине, заметил о чём думает мальчишка, что он чувствует, улыбнулся ему сердцем и решил не вмешиваться:
Через весь город ехать. Солнечное тепло впиталось в стекло автобуса, сквозь которое Миша смотрел. Через тёплые и нежные чувства, через лето и детство, он видел на дороге маленького полуторалитрового француза.
Из окна красного и совершенно семейного автомобиля, высунув руку и голову, свешиваясь от безделия и хорошего настроения, прямо на него смотрела девушка, но видела только зелёный автобус, со слегка затемнёнными и отражающими окнами.
Слева, на заднем, торчало поюзанное детское кресло с новым маленьким ребёнком, заполненное его телом и сладким глубоким сном. Посреди, между младшим братом и старшей сестрой, просовываясь между передних сидений, средний сын светил зелёной указкой себе на ладонь и непрерывно выплёскивал энергию, говоря с отцом, сильно стараясь привлечь его внимание. Папа отталкивал руку назад, туда, в детское царство, на заднее сидение, но указка вскоре появлялась вновь. Мама невозмутимо держалась за руль, глядя вперёд, сосредоточенно и безразлично. Пробка. Ничего никуда не едет, кроме крыши отца.
Над забитым сумками багажником, как и на приборной панели спереди, валялись бесконечные салфетки, бутылочки, резинки для волос, маски, пистолеты, пакеты с едой и мусором. Атмосфера полной семьи, в заполненной машине.
Миша смотрел на это старое французское корыто и видел самую лучшую и комфортную машину на свете, светящуюся. Такой она и была, счастливой. Девушка его заметила и показала язык. Он спокойно улыбнулся. Она улыбнулась в ответ и поползла вместе с машиной, махая рукой, всё так же свешивая голову — их ряд тронулся, как кусок айсберга оседающий в океан под давлением лета, унося с собой прохладу спокойствия и пуская волны эмоций, исчезая в глубине. Миша повернулся и посмотрел на Вежу. Вежа сжал губы и понимающе покивал головой.
Теперь, по дороге, Миша посмотрел на Вежу иначе и неожиданно обнял:
— Спасибо, каланча.
— Ты выбрался?
— Да уж… хочется, но что поделаешь? Человеческое не для нас, — сказал Миша совершенно серьёзно, как взрослый мужчина, но выглядел при этом мило и даже смешно.
— Как раз для нас, — возразил Вежа. Они подходили к моргу, — воду пей, силу восстанавливай, вон там подожди меня.
Вежа пошёл к зданию морга, к знакомому, а мальчишка отправился на лавку, воду пить.
Пятиэтажка, сбоку узкая в два окна, на лицевой стороне торчала свежевыкрашенными балконами, утеплённая, после капитального ремонта. Скворечники балконов смотрели на Мишу вызывающе, неприветливо, но на одном из них он заметил прибитые домики для птиц, на длинных деревянных палках, обжитые, и стало уютнее.
Деревья тянулись обстриженными стволами высоко и ровно, пуская новые стрелы листьев в небо, из обрубков, покрываясь молодой кроной, новым слоем солнечных батарей. В этом дворе рядом с пятиэтажкой лето лежало аккуратно, подстриженное и гладкое, строя из себя высокородное существо, лишь прикоснувшись к чистоте. Всего пара улиц и несколько кварталов, точно такой же дом, из которого недавно вышел Миша с Вежей, но как наполнен, как строг к себе и добр к людям — совсем другая жизнь.
На порог морга вышел дядя Аврелий и помахал Мише рукой. Пустая пластиковая бутылка полетела в мусорку, ударилась о неё и отскочила в сторону. Миша подбежал, поднял её и бросил ещё раз… Дядя Аврелий ждал на пороге, наблюдая за баскетбольными потугами мальчишки.
— Привет.
— Здрасьте, дядя Аврелий, — поздоровался Миша входя в прохладу за дверь.
— Вежа сказал тебя чувства одолевают, пойдём покажу кое-что, он занят пока.
Вечное царство света, где всегда одинаково, но свет искусственный, в холоде и, в большинстве, для мёртвых. Вечное царство иллюзий. Миша шагал за Аврелием по коридору белому, стерильному, свежему. Лампы. Плёнки и двери. Стены и лестница. Они спустились вниз.
— Пойдём, не бойся, тела дальше…
— Я всё равно тут подожду, — сказал Миша Аврелию, не подходя к шторке из пленки. За ней помещение со столами, шкафчиками, а оттуда дверь вела уже к холодильникам.
Аврелий остановился, задумался о чём-то своём, глядя мимо Миши, промолчал и прошёл внутрь.
Миша ждал, не долго, но секунды растянулись в мили, каждый вдох и выдох длился бесконечно. Аврелий появился в перчатках, с металлической медицинской емкостью в руках.
— Смотри, если сложить вместе два человеческих сердца, то получится сердечко, ха-ха-ха, — радостно показал «мозайку» дядя Аврелий.
Миша ничего не понял: перед глазами всё поплыло и смазалось, звук никак не проникал к мозгу, смысл сказанного не собирался воедино. Деваться некуда, он присмотрелся. Стало не по себе.
И, действительно, два человеческих сердца, завораживающих сами по себе, лежали рядышком друг к другу, как будто спинками, и получалось сердечко… Мишу замутило чуть сильнее, но шок от увиденного переходил в восторг: «да блин! Точно сердечко».
— Аврелий, твой бы юмор, да в нужное русло, — Вежа стоял рядом с Мишей и смотрел на сердца.
— Ага, — незатейливо отозвался умник и слегка начал двигать рукой, шевеля сердца на блюде, — ну, как, романтика одолевает ещё?
Вежа хохотнул, скорчил недовольное лицо, поднимая брови, и развернул Мишу за плечо, уводя к лестнице.
— Всё, Ава, мы пойдём, спасибо тебе, конечно, порадовал мальчишку.
Миша, с открытым ртом, продолжал через плечо смотреть на идеально чистое металлическое блюдо и сердца, в руках дяди Аврелия.
— Ха-ха-х, — отозвался юморист и исчез в кулисах из плёнки, после своего весьма запоминающегося представления.
Миша молчал, Миша мычал, сказать ничего не мог, видом своим и походкой очень веселил Вежу ]
3
«Жизнь из смерти не рождается, но если так, то рождение… Там, до рождения, тоже какая-то жизнь? А после смерти тогда что? «Вечное», как говорит каланча. Но это там же откуда и рождение, значит и жизнь и смерть — только для этого места? Для этой жизни и для этой смерти, как начало и конец трубочки… Да уж, жизнь для жизни, а смерть для смерти»
Миша, всё ещё с открытым ртом, в полубреду, посмотрел на Вежу.
— Опять ерундой голову забиваешь? Встряхнись! — поднял он мальчишку за плечи и тряхнул так, что из головы, действительно, всё высыпалось. Удивительно, как глаза удержались в глазницах, а волосы в луковицах.
— О, спасибо, плечо больше не болит, — очень по-взрослому сказал Миша, придерживая плечо рукой, двигая им, «прислушиваясь» к ощущениям.
— Пожалуйста, а голову в покое оставь. Я и в правду скоро поверю, что ты взрослый.
Миша улыбнулся и закивал. В его голову, даже при желании, ничего кроме «сердечка» теперь не приходило.
— Куда идём?
— Ну, и что бы я ответил, по-твоему?
— Что главное «как», а не куда.
— Ну, похоже, — согласился Вежа.
— И куда?
— Домой. Когда придём, странствовать даже не думай. Тебе надо поспать, силу восстановить, вон, и плечи и руки твои устали. Тело сопротивляется ещё, но уже хорошо, лучше.
— Но я не хочу спать.
— Ты и просыпаться не хочешь, так что теперь, не жить?
— Не хочу я. Слетаю куда-нибудь, ненадолго, и отдохну заодно, или потом…
— Спать.
Голос Вежи исходил отовсюду, мальчишка не успел среагировать.
— Спать, — повторил он снова.
Проснулся Миша уже дома. Так или иначе, когда просыпаешься в полной мере, всегда оказываешься дома.
— Иди, выпей, пока горячее, — позвал его Вежа.
Миша встал с правого бока, перетёк кочевником в кухню и взялся за чашку.
— Поспал?
— Ваааще…
— Ну пей давай, пока горячее.
Миша глотнул тёмный, сладкий, густой кипяток, с удовольствием обжёгся и взахлёб заговорил:
— Я помню как засыпал, уже лёжа, и погружался в воду, плавно, медленно, глубоко-глубоко, такая чистая, всё-всё видно, потом я испугался, но вспомнил, и стал под водой дышать, ещё подумал: если я во сне проснулся и могу под водой дышать, то и тут смогу что ли?
— О том и речь. Другой вопрос: а ты помнишь, как заснул?
— Это я что, на ходу, по дороге домой спал уже?
— Ну, а чего удивляешься, в спящем-то царстве? Податливый пока, сил много на пустое тратишь. Странствовать мало, нужно всего себя сюда привести… целиком. Пьёшь?
— Пью, ага, оочень горячее.
— Ну пей, пей, пока не остыло.