*по мотивам названия картины Иеронима Босха «Семь смертных грехов и четыре последние вещи» и чёрно-белой его гравюры, с изображением Босха в странной шапочке. Аллегория на тему служения художника Иисусу и расправы с семью смертными грехами.
— Старик, это вон тот милый мужик, Босх, что ли?
Приветливый мужчина, искренне и широко улыбаясь, беседовал с группой охранников у входа. Его хорошо видно через стекло: крепкий, отлично сложённый торс, почти уродливое, заметное и очень притягательное лицо, с большим носом и обилием складок кожи. Всё бы ничего, брюки и светлая летняя куртка, но эта странная шапчонка на голове.
— Да, малéц, это Хироним Босх.
— Немец? Какое-то имя… всё-таки, и что это у него на голове?
Старик посмотрел на юного и наглого своего помощника, предчувствуя неприятности. «Мальчишка» заметно нервничал и старался выглядеть мужественно. Он принимал то одну, то другую позу, выпячивая грудь и приосаниваясь. Сильно сжимал подлокотники кресла и напряжённо играл желваками на лице, иногда забывая дышать.
— Ты только не вздумай ему неуважение выказать, чемпион. И расслабься уже! Чего задёргался? — спросил старик, явно насмехаясь, — Нидерландец, вроде от названия городишки… — старик знал наверняка, почему Босх, но обошёлся незначительными подробностями.
И, действительно, чего он задёргался? У пустого ресепшена, среди палем кресел и журнальных столиков, на первом этаже гостиницы, рядом со входом в ресторан, были только они. Красавица исчезла, как и не было её, а в ресторане даже свет не горел.
По движениям охранников видно, как не ловко им находиться рядом с этим жизнерадостным человеком. Устрашающего вида мужчины дёргаются, от его похлопываний по плечам, и нервно отступают в сторону. Они знают, кто это и знают, что на нём за шапочка, но вход оставить не могут. Один, с самым белым лицом из троицы, нетерпеливо поглядывал на старшего сквозь дверь и кусты и, наконец, дождался поднятой вверх руки, говорящей пропустить гостя. Босх вошёл в здание.
Чемпион, не в силах держать себя больше в руках, подскочил и походкой парящего орла направился к наёмнику, чтобы поздороваться с ним и пожать его крепкую руку. Двинулся на встречу своему страху, так сказать, вот только бояться при этом не перестал, а это, как водится, отлично видно тем, кого боятся.
Наёмник взглянул на пожилого человека в кресле, тот спокойно поприветствовал его кивком и остался равнодушен. Орёл стремительно приближался.
— О Господи! Это Споцифалиандрус зеленеющий?! — радостно воскликнул мужик в странной шапочке и направился к одному из кустов в большом мраморном горшке, уходя с траектории движения орла навстречу.
Глаза его излучали детский восторг. При наличии хвостика мы бы увидели, как быстро и хаотично он им виляет.
— Уважаемый, как думаете, он приживётся если его, уже почти взрослого, пересадить из этого горшка в землю? Просто восхитительный экземпляр! — Босх общался с пожилым человеком, оставляя орла наедине со своими устремлениями, без внимания, обращая его, тем самым, в маленького растерянного воробушка.
— Выглядит крепким. Вы, дорогой, растениями увлекаетесь? — вежливо отозвался старик.
Босх, нежно и трепетно погладил красивый лист и прошёл к креслу, освободившемуся только что от помощника. Помощник мялся в дверях, как будто это он только что вошёл, и вошёл туда, где его совершенно не ждали.
Наёмник, ёрзая, погружался в кресло поудобнее, как маленький котёночек, что совершенно не шло к его лицу. Старик ждал пока он усядется.
— Какая приятная и прохладная кожа… — тихо сказал Босх, прикрывая глаза, откровенно наслаждаясь моментом.
Орёл, за минуту обращённый чужой непосредственностью и уверенностью в воробья, медленно подходил к старику, в надежде вернуться в общение, но старший снова поднял руку и сделал весьма красноречивый жест кистью, даже не глядя в его сторону, как бы вытряхивая его из помещения.
Совершенно подавленный чемпион, опустив голову, вышел на улицу к охранникам.
— Совсем молод ещё. Такая необузданная энергия… — не открывая глаз заметил Босх.
— Да, дорогой. Прекрасное поколение. А вы, как всегда, в добром расположении духа.
— А как иначе? Счастье жить, нам ли этого не понимать, — наёмник открыл свои бледно-голубые глаза и посмотрел на пожилого, спокойного и прекрасно выглядещего мужчину, узнавая в нём старого друга. Такая дружба, совершенно не требующая никакого внимания и участия друг от друга. Дружба сквозь жизнь, крепко связанная делами. Дружба знакомого и сильного духа, в глазах собеседника, в котором уверен всегда и несмотря ни на что.
Старик молчал, смело и открыто встречая глаза наёмного убийцы.
— Рад видеть тебя, мой старый друг.
Старик, понимая, что очень сильно постарел, по сравнению с этим загадочным и пугающим типом, улыбнулся и ответил:
— Не могу сказать, что рад тебя видеть, мой нестареющий друг.
Босх хохотнул, оценивая смелость и откровенность собеседника, и расплылся в мясистой улыбке.
— К делу?
— Да, дорогой, — согласился старик и положил на столик карточку-ключ, — на этот раз, враги мистера Жезуса и их семь… начни по порядку.
Убийца взял ключ и направился к лифту. 12/36, говорила ему глянцевая белая карта, указывая на этаж и номер.
Летняя ночь, прекрасная, приносящая свежесть и облегчение, возомнила себя единственной и самой желанной. Чего ещё может хотеть человек, после жаркого дня, кроме неё? Она покрыла собой весь свет, захватила всю жизнь, единолично царствуя в городе. Богиня человеческой тайны, вместилище прекрасных снов и чудес, загадочная, глубокая, и такая красивая… А эти глупые мужчины, у входа, совершенно её не замечают.
— Как это? В смысле, человеческая? — чемпион, снова становясь орлом на другом фоне, неожиданно был повергнут в шок. Он старался отшутиться, по поводу шапочки Босха, и получил весьма неожиданный ответ.
— Вот так! Ты не знал? — удивился одни из мужчин в костюме.
— Все знают! — подтвердил самый белеющий из троицы.
— Говорят, что это не просто человеческая кожа, это скальпы его конкурентов… как бы… спрессованные и сшитые в такой платочек. Ну, ты видел…
Кто-то посмеивался, скрывая напряжение, кто-то сплёвывал, кто-то помнил на своих плечах руки этого ужасного весёлого человека и до сих пор не моргал. Ночь никто не замечал. Чемпион, немного взбледнувший лицом и сжимаясь желудком, заглянул сквозь стёкла и зелень в гостиницу. Босха в холле уже не было, только старик.
Орёл мало с кем общался, в последние недели — почти всё время со стариком, но упустить такое, не слышать и не знать… Пожилой человек так и сидел, спокойно размышляя. Он ещё чуточку постарел, за этот вечер.
— Слушай, старик, это правда? Про… про шапочку.
Старик не ответил, просто посмотрел на помощника — это правда. Орёл посмотрел на кресло, в котором сидел убийца и на минуту вышел за ближайшую дверь. Вскоре вернулся и сел в другое кресло, дожидаясь новых указаний. Включились камеры. За ресепшн вернулась девушка, в ресторане зажёгся свет, а охранники занялись спокойной рутиной. Люди возвращались к работе, к привычным местам и делам, но всё немножко изменилось.
Босх поднялся на свой двенадцатый этаж и вошёл в номер, первым делом поднимая окно, подставляя своё лицо поцелуям свежего ночного воздуха. Он любил её безмерно, эту ночь, вслед за днём. С улыбкой, немного пританцовывая тазом музыке доносящейся с улицы, издалека, он перенёс к открытому окну стул и уселся к подоконнику. Кондиционер обиженно молчал.
Враг № 1
Локальный сервис квакнул приветственным звуком. Наёмник вошёл в систему и открыл первый файл, с символом Жабы — ненасытный господин прокурор, не то, чтобы неожиданная цель для начала — с него, так с него.
Спустя пол часа Босх изучил все записи по господину Аведито и заскучал. Даже затосковал, в ожидании и предвкушении своего любимого дела.
Если бы убийца знал поговорку «Утро вечера мудренее» то, наверняка, проговорил бы её про себя, отправляясь сейчас ко сну. Время отдыха, перед встречей с первым из семи. Душ, бокал вина, сигара на балконе и прохладная пышная постель, чтобы утонуть в ней до рассвета.
Вы знаете, как спят счастливые люди? Да, так же, как остальные. В царстве снов все люди равны иллюзорностью мира и всего что есть в нём.
Уже светлеет. Ночь, сливаясь с рассветом, растворяется и опускается на город истончённым и голым своим телом, полупрозрачным. Покрывая улицы туманами, прохладой и влажностью, последними минутами своей жизни. И исчезает, уступая место дню. Теперь время жизни и движения. Время убийственного счастья и любви, любви к своему делу.
Рассвело и, вскоре, Босх спустился к завтраку.
Ночь закончилась, а ночная смена близняшек на кухне и дежурного официанта продолжалась, пока их не отпустит дневная. Официант блаженно дремал. Ресторан, в такое время, посещают не часто, пусть он и открыт круглосуточно для жителей гостиницы, а даже если что-то хотят, то еду чаще просят в номер и за ней приходит другой персонал.
Друг и гость самого мистера Жезуса прошёл сквозь зал и уселся за столик у окошка. И, конечно, все работники со вчерашнего вечера знали, что в гостиницу заселился такой человек и как он выглядит. Официант стряхнул с себя сон, выпрямился во весь свой рост, примерил широкую улыбку, но выбрал сдержанную и немного игривую, поправил бабочку и направился к столику. За работой смена закончится быстро.
— Доброе утро, а вы ранняя пташка. Что желаете? — уточнил официант и, обхватывая руками стопку меню у груди, немного подал корпус вперёд. То ли в поклоне, то ли подчёркивая своё внимание к посетителю пустого и даже одинокого зала ресторана.
Освещение слабое, музыки нет, и нет привычной обстановки, для такого рода заведений. Нет звуков и разговоров, нет взглядов и манер, нет ожидания. Пустота, которую немедленно нужно заполнить.
Гость был полон и светился радостью.
— Утро! — согласился Босх, — Я обычно не завтракаю, но сегодня очень голоден, знаете ли, насыщенный день предстоит.
— Понятно, тогда вот это меню и вот это, пожалуй. Завтраки только через час, но думаю всё будет и будет замечательно! Вам нужно время?
— Нет, я готов сразу, а вы мне поможете. Мне кажется вам вполне можно доверять, — Босх отложил меню в сторону.
— Непременно…
— У вас же наверняка есть багет?
— Да, сэр.
— Тогда одну половину багета нужно заполнить ветчиной и сыром, побольше сыра и соус…
— Острый соус?
— Нет, сливочный или любой, но не острый, а другую половину можно просто, и джем, мёд к ней, понимаете?
— Конечно.
— Ещё я буду блинчики и яйца…
— Яйца жарить или варить? Может омлет?
— Омлет? Нет, лучше яичница, можно с беконом.
— Таак, хорошо. Напитки?
— Да, я хочу морс или компот.
— Сок подойдёт?
— Да.
— Апельсин.
— Нет, можно персик или манго.
— Хорошо, сэр. Кофе?
— Нет, пожалуй.
— А блинчики, блинчики нужно?
— Да…
— Тонкие? Пышные? Как десерт?
— Можно тонкие?
— Хотите с бананом и шоколадом?
— Да, очень хочу. И орехи.
— Орехи?
— Да, можно добавить кешью или марципан, например.
— Таак, это в блинчики?
— Да.
— Что хотите сначала?
— Можно багет и джем, и яичницу…
— Может всё-таки кофе?
— Нет, но можно чай.
— Чёрный? Или может фруктовый, зелёный?
— Можно фруктовый.
— Хорошо, сэр. Это всё?
— Да.
— Итак: наш прекрасный тёплый багет с джемом, мёдом и сливочным маслом, подать с фруктовым чаем; затем яичница с беконом и большой горячий сырный сэндвич с ветчиной, подать непременно с томатами и соусом; затем бананово-шоколадные блины с орехами, к ним фруктовый сок-пюре. Всё верно, сэр?
— Да, звучит потрясающе, очень хорошо.
— Вы будете один?
— Да.
— Тогда лучшая питьевая вода от заведения и наш фирменный большой маффин с собой, чтобы ваш насыщенный день сложился так же потрясающе, как этот завтрак. Подождите пару минут.
— Спасибо, вы очень любезны, — ответил Босх влюблённо глядя на официанта.
Довольный официант забрал ненужные меню, в которых ничего этого и не было. За исключением, разве что, яичницы и чая. Кивнул, сам себе, и быстренько, но с достоинством, отправился в кухню. Шумно распахивая двухстворчатые двери, заставляя их ещё долго болтаться туда и обратно, официант вознёс над головой листок с заказом, приковывая к себе внимание близняшек. Одна испугалась шума от такого резкого проникновения и замерла, другая разозлилась и хотела отчитать, но увидела в руках листок.
— Только не говори, что это…
— Да, это именно он. «Двенадцатый этаж» спустился завтракать!
Испуганная сестра вышла из оцепенения прямиком к бумажке на столе. Вместе, втроём, они ещё раз прочли блюда и их порядок. Никакого больше испуга — она спокойно и собрано отправилась готовить соус к сэндвичу и тесто для блинов. Младшая злая близняшка и, одновременно, старший повар исполняющий этой ночью шефа, проводила свою любимую сестрёнку взглядом и пошла к двери из кухни ведущей к лифту и коридорам гостиницы.
— Джеремиии!! — очень звонко воззвала она в открытую дверь и вернулась к длинному металлическому столу раздачи блюд. Официант протирал лицо белым платочком.
— Ключи, — протянула она открытую ладонь.
Официант замер и уставился потупленным взглядом на руку.
— Ты на мотоцикле сегодня? Ключи давай!
Официант выбежал в гардеробную и через несколько секунд вернулся с ключами.
— Чего встал? Неси воду, красиво. Через пятнадцать минут, не раньше.
— Понял, — ответил официант медленно пятясь назад и шандарахнулся боком о кухонный шкаф, — уже бегу, — и выскочил из кухни.
Вернувшись в зал он сел под стойку и извлёк оттуда уродливую бутылку лучшей воды, толи швейцарского, толи австрийского происхождения. Его белозубая улыбка пускала зайчики утреннего солнца на гостя. Босх с интересом наблюдал.
В руках появился массивный и цветной широкий стакан, толщиной своего стекла и тяжестью стремящийся стать стаканом для виски, но то была не его судьба. Появился и отразил множеством своих граней свет зажжённый над стойкой специально для этого. Отразил свет и был ещё раз протёрт белоснежным и нежным полотенцем, после чего установился на маленький круглый поднос, рядом с бутылкой воды. Но это было не всё… Пятнадцать минут — не шутка.
Босх крякнул от удовольствия. Над стойкой начали летать кусочки льда и небольшая вазочка, улыбка на лице бармена-официанта стала ещё шире и ярче. После представления лёд очутился в вазе и в ней появился тёмно коричневый, почти чёрный цветочек герберы. Поднос с вазой, водой и очень красивым стаканом, медленно поплыл к столику киллера. Лицо официанта теперь было спокойно и непроницаемо. Очень медленно, очень, он нёс воду к столу.
Джереми, во время представления, с выпученными глазами смотрел на близняшек.
— Ты меня понял? — поинтересовалась шеф у посыльного.
— Даа, — ответил Джереми и глянул на сестру шефа, убеждаясь, что всё это не сон. Не сон.
— Любая бутылка из бара, до сотни. Десять минут у тебя.
Джереми понимал, что не выполнить поручение он просто не имеет никакого права и точно знал, какую бутылку хочет. На парковке для служащих гостиницы его ждал байк и шлем. Он водил веспу в юности, но чтобы новую хонду… Делать нечего, надо ехать. Он завёл байк, пожмякал ручки и очень медленно проехал по парковке. Теперь нужно пролететь несколько кварталов на север, где на углу есть французская пекарня, в которой очень рано утром уже пекут хлеб на любой вкус, готовясь радовать своих посетителей. Открываются они не скоро, но багет там уже должен быть, и что делать Джереми знает.
Город проснулся и начал шевелиться.
Поднос медленно плыл по залу, слегка кружась у столиков, а хонда резко и стремительно летела по улице, иногда вываливаясь на встречную полосу. Джереми, как безумная лягушка на мотоцикле, то и дело вытягивал ноги и, теряя равновесие, опасно мчался по поручению. Никакие припоны, в виде машин, светофоров и необузданного двигателя, не помешали ему приехать.
Над пекарней ещё даже вывеску не зажгли, но ночные роллеты уже поднялись, оголяя красивые витрины с красными мотивами и стеклянную же дверь. Шокированный таким вождением, и брошенный прямо на тротуаре мотоцикл, выпучил свой глаз. Джереми, со шлемом в руках, убежал за угол к запасному входу.
Без стука, он взялся за ручку и толкнул дверь. Она, ожидаемо, оказалась открыта. Сразу за небольшим помещением, в котором уже было несколько человек водителей, находилась кухня, на которой Джереми обнаружил хозяина пекарни и его поваров. Печи были загружены хлебом и булками, дожидаясь золотой магии теплоты и хрустящей корочки. Гостиница, из которой примчался Джереми, тоже была в списке на ежедневную поставку и владелец узнал гостиницу по фирменной одежде на нежданном госте.
Несколько больших стеллажей с готовой выпечкой уже упаковывали по коробкам и пакетам.
— Здравствуйте, мистер, я по очень срочному делу. Мне нужен багет!
Повара не вмешивались. Хозяин молчал, глядя на фирменную одежду, оцепенев, и не зная что ответить — проблем с гостиницей (с её владельцем Жезусом) точно никому не хотелось.
— Очень важный гость, мистер. Нужен свежий багет, мы не можем ждать…
Понимая, какие гости могут там быть и чем рискует молодой человек, хозяин пекарни согласился, закивал, мило усаживая его на скамью.
— Дело в том, что багеты вот вот будут готовы. Буквально две минуты!
Джереми посмотрел на часы и напряжённо посчитал от десяти, с учётом уже ускользнувших четырёх минут, этих вот двух и обратной дороги, получалось впритык. Его руки немного затряслись, а внутри что-то дрогнуло, когда он подсчитал.
Пекарь сам собрал ему хлеб, укладывая туда несколько видов, затем открыл печь, вытащил поддон с багетами и выбрал несколько самых румяных.
— Дайте ещё вон тот мешок, пожалуйста, — сказал Джереми, указывая на чёрные мешки для мусора.
Один из поваров оторвал ему мешок от рулона. Джереми пожал руку хозяину и убежал, натуральным образом.
— Лора, не забудь добавить в счёт, как дополнительную услугу, — заметил хозяин вслух и пекарня продолжила своё обычное утро.
Джереми, понимая ненадёжность бумажного пакета и остерегаясь растерять в пути хлеб, сунул выпечку в мешок и намотал его себе на руку. Байк, распугивая прохожих, вернулся на дорогу и умчался обратно в гостиницу, к своей кухню.
Официант налил воду в стакан и закончил расстановку предметов на столе, аккуратно поправляя цветок, на последок. Сдержанно улыбнувшись, он отправился за первым блюдом — это должен быть свежий багет, на закуску, с маслом, джемом или мёдом на выбор и фруктовый чай. Голова официанта просунулась, на секунду, между кухонных дверей и ноздри втянули воздух. Нюх его не подвёл — никакого багета на кухне ещё и в помине не было. Прошло уже минут пять или семь, самое время заварить чай, основной нотой которого станут кусочки апельсина.
Фруктовый чай, на красной основе, ждать себя не заставил, а вот Джереми уже опаздывал, время пошло сверх десяти минут. Копы испугали посыльного на мотоцикле звуками и сигналами фонарей, когда он, в очередной раз, неуклюже вывалился на встречную полосу обгоняя еле ползущую машину такси. Посыльный не остановился, время слишком быстро текло, в этом медленном потоке машин, чтобы терять его в остановке и объяснениях с полицией. В следующем квартале Джереми нырнул в распахнутые ворота на парковку гостиницы. Копы, увязавшиеся за мотоциклом и только подстегнувшие его к более смелой и быстрой езде, в ворота заезжать не стремились.
Вывеска «SC», больших красивых золотистых букв над воротами и на фасаде здания, сказала копам остановиться. Владения Жезуса — сеть заведений и гостиниц по всему городу — дорогие земли и элитные здания. Все знают мистера Жезуса, все его любят, а мистер Жезус с большой любовью относится ко всем своим людям, как к семье. Ввязываться в крупные неприятности обычные патрульные не стремились, особенно учитывая армию последователей и адвокатов.
Все знают «SC» — это «Second Coming», но точно сказать почти никто не может. Одно известно наверняка: каждое второе посещение гостиниц сети, совершенно для любой семьи, обходится ровно в половину стоимости, что бы не включал в себя счёт и какой бы не бронировался номер. Все номера в «SC» шикарны, но есть среди них и такие, о которых обычные семьи и мечтать не могли. Город был буквально избалован мистером Жезусом. Патрульные передали по рации о своих утренних проблемах со зрением, погасили фонари и мирно отправились дальше по служебным делам.
Джереми, скользя и спотыкаясь, ворвался в кухню, на ходу извлекая хлеб из чёрного пакета. Шлем свалился с ручки мотоцикла и откатился к заднему колесу. Хонда, ошалевшая от вождения посыльного, ещё долго остывала на парковке.
Ощущение блаженной сытости не покинуло Босха до самого полудня. Оно было с ним в пути, было и на работе. Было, когда он ломал руки и шеи охранникам, на заднем дворе. Было, вместе со счастливой благодарной улыбкой на лице, когда свинец хлюпал в грудь и голову здоровяка водителя, потянувшегося к своей кобуре. Было в отражении глаз прокурора, который спустился к автомобилю и заглянул в глаза пришедшего за ним…
«Жаба», вмиг утратившая всё своё золото, всю свою ненасытность, всю алчность, осталась лежать безжизненной тушей в дорогом итальянском костюме. Килограммами мёртвой плоти, с застывшей маской испуга на лице и близости… чего-то, что всегда было так рядом при жизни.
Большие взрослые деревья, ивы и клёны, волновались ветками на ветру и текли небом и своими зелёными листьями по стёклам машины. Голубые, как будто прозрачные глаза Босха, любовались мини-экскаваторном, сквозь окно, когда он покидал эту прекрасную улицу. Ковш остался в земле, перерубив линии коммуникации и электричества. На этой улице теперь не было света, только в небе и его счастливых глазах.
Улитка и прекрасное
Машина осталась на соседней улице. В её бардачке улёгся брошенный чистый и остывший пистолет.
Босх сменил транспорт, снял кепку и переоделся в новом авто. Его любимая шапочка с нетерпением ждала русой головы с аккуратной причёской и радостно на неё вернулась. Прекрасный день. Самое время искупаться. Для этого нужен особенный пляж и у дня были интересные планы на Босха. Как безмерно убийца любил свою жизнь, так новыми приключениями она его одаривала, снова и снова.
Особенная дорога, этим прекрасным днём, привела счастливого художника к побережью, к самому вечеру. Завтрак и впечатления о нём стёрлись часами пути. Но в пути были и находки, не только потеря состояния блаженной сытости: под вторым номером в файле, как под камнем или влажным кустом, неожиданно оказалась улитка; данные о ней помогли выбрать место на побережье точнее.
Никакой лени, только бескрайние воды впереди. Епископ Переза вот-вот дождётся встречи с прекрасным.
Спускаясь по скалистому красноватому отвесу, поросшему колючками и песчанкой, Босх слышал музыку и чувствовал запах травки на ветру. Компания молодых людей неподалёку устроилась на кемп, под грубым и отвесным участком берега, почти у самой линии прибоя. По лодкам было ясно, что прибыли они водой. Наступало время перехода в темноту. Костёр и веселье крепко держали компанию за голову, Босха никто не заметил.
Из одежды только купленные в пути плавки и маленький нож на левой голени. Тёмный кожаный чехол на ремешке, со старомодными заклёпками и узорами, плотно держал лезвие. Прижимаясь к ноге Босха, чехол совершенно не сочетался с плавками и даже отвергал их, как явление новой эпохи, не такое изысканное и надёжное. Плавки заигрывали с окружающим пространством своими оранжево-розовыми шнурочками, своей свободой, лёгкостью и невесомостью, выполняя единственную функцию — прикрывать.
С верным оружием и под игривым прикрытием счастливый убийца вошёл в воду. Как найти в темноте божьего человека? В темноте, да ещё и на воде. К божьим людям, точно, своевременно и безошибочно, приводит только Вера — уже ночью, после миль плаванья и баланса на волнах, невероятный Босх увидел светлое пятно яхты епископа Перезы.
Это была сиеста, затянувшаяся, полнящаяся сама в себе, без желания заканчиваться. Епископ уже совершенно не стремился к осветлению земли верой и борьбе за новую паству. Планы по благотворительности и расширению влияния оставались просто планами, не выходя за рамки привычного, само собой организованного церковью. Храмы оставались архитектурными проектами, списки оставались на бумаге, и всё это сполна инвестировалось.
Сиеста, как если после сладкого обеденного отдыха, работяга совершенно отказался бы трудиться, не только в этот день, а навсегда, оставляя свою деревню без урожая. Или как ястреб, прикинулся бы улиткой и обернулся ей всерьёз, обернулся бы скорлупой домика ничего не делания и превратился в слизняка.
А теперь представьте себе Даниэла Крэйга, того, молодого, идущего по пляжу на пике своей физической формы, только выше ростом, с большими и широко посаженными глазами, более мясистым лицом, ещё, более мясистым лицом, вечно улыбающегося — это и будет наш убийца.
— Это ты, ангел Господень, что за чудный сон я вижу? — спросил епископ у нечеловечески красивого существа, за спиной которого сияла луна, подчёркивая фурму и рельеф его тела. Лица не рассмотреть.
— Доброй ночи, епископ Переза, — ответил Хироним сонному мужчине с острым лицом и расплывчатым взглядом. Плюшевый халат сидел на нём лучше и привычнее чем ряса священнослужителя.
Переза подскочил на ноги, пытаясь всмотреться в лицо идущего на него человека, просыпаясь в испуге лишь для того, чтобы заснуть окончательно. Прислуга на палубу так и не высунулась — не их это дело.
Гладкая смуглая кожа плотно прилегла к рукам в объятьях удушения. Хироним ловко прихватил епископа своими мощными руками, цепляя шею в смертельный хват. Ключа от этого замка на шее, на своём дыхании жизни у епископа не нашлось. Его жизнь была закрыта, была закончена и оставлена на месте его сна пустым и бесполезным телом. Без жизни и мысли, без души и всех её дел на земле. В этом сне, в этом спокойном теперь лице епископа, была вся его жизнь последних лет, без какого-либо усилия и стремления.
Дух, если есть, не может лениться к жизни, а Божьи дела не терпят промедления и сомнений, не терпят успокоения.
Епископ успокоился. Босх аккуратно его уложил, прикрыл глаза, прошептал молитву, которую нашёл подходящей и, с удовольствием, нырнул обратно в воду. Он уже чувствовал усталость в своих руках и ногах, но предвкушал новые мили терпения и борьбы с самим собой, новые мили счастья, на ночных водах своей прекрасной жизни. Никакие из одеревеневших мышц тела, не смогли убедить его нервную систему и ум в усталости. У Босха, как известно, не может быть и мысли сдаться. Так и плыл, улыбаясь, как придурок, с зажатым лезвием в зубах.
К берегу на его теле появились места от уколов остриём ножа — судорогам тоже не нашлось места в плаванье. Вышел на сушу Хироним несколько в другом месте, нежели входил, и сориентировался прогуливаясь по пляжу, по углям от оставленного на берегу костра. Лодок и веселья тут еже нет, но машина рядом, уже совсем рядом. Уловив себя на такой мысли Босх вернулся обратно в воду, чтобы с большим удовольствием ещё немного поплавать.
Ночь, нежно прикрывая облаками от взгляда небесных глаз-звёздочек, качала его на волнах, вместе с яхтой и бездыханным телом епископа. Потемнело, но не в его глазах. Как в них может умещаться свет и вся глубина ночи, вся глубина этого океана? И кто, кроме Хиронима, понимает цену каждой секунды жизни? Только его жертвы, но уже в последний момент. Улитка была задавлена, собственным бездельем и праздностью, собственной раковиной и руками убийцы, как следствие. Ночь ничего не скажет, ночь безучастна, она, прекрасная, может только любить. И обнимать, теперь, шириной своих вод. Босх снова отвечал ей взаимностью, отдавая всего себя, без остатка, снова и снова. И не было дна, в этом плаванье, не у ночи, не у сил счастливого человека на её волнах.
Ещё один грех
В этот раз на завтрак Босх хотел только яблоки. Круглосуточный гипермаркет выставил свой подбородок и огромное квадрантное лицо на тротуар у заправки, люминисцируя в предутро и пустоту дороги.
Босх добровольно отправился в пасть этого безжалостного и беспощадного ребёнка рынка, как Аладдин когда-то спускался в тайную пещеру, в барханах пустыни, при свете звёзд, сквозь голову тигра. Но Босх не искал сокровищ, в представлении вора пустыни, желающего похитить королевство или добыть золота, на худой конец. Он хотел чистой воды без газа и, непременно, вкусных и сочных яблок.
Слишком ярко, слишком резко и холодно, чтобы быть светом, лишь освещение. Хироним зажмурился и прикрыл глаза.
— Простите, а где тут стойка с солнечными очками?
— Вот здесь, у кассы.
— Спасибо, — ответил Босх, подошёл и надел первые попавшие под руку очки, чтобы на его глаза не давило и не резало их это грубое и острое освещение.
В корзинку отправились зелёно-жёлтые яблоки, и большие красные, и ещё пакет каких-то мелких и средних, глянцевых, разноцветных. Вода, водица, живительная влага. Пара прохладных маленьких бутылок из холодильника и ещё пара бутылок с полки. Он не торопился: щупал, гладил, нюхал, читал и рассматривал. Наслаждался самим процессом и возможностью выбора.
— А очки? — спросила девушка за кассой.
— Они не подошли, — ответил Босх, возвращая их на стойку, рассчитался и вышел из этого освещения в другое. На парковку, к своей машине.
— Милая шапочка, — заметила женщина ему вслед.
Хироним торопился теперь в своё предутро, торопился в спокойные сумерки, ещё без шарика солнца над линией земли, но уже с его уловимым свечением. Слишком много яблок…
Быстро, очень быстро светлеет и это непременно нужно видеть. Самое волшебное и мистическое место, в которое так сложно попасть на обычной скорости, на обычной скорости жизни. Место перехода из темноты в свет и наоборот. Чтобы попасть в него нужно жить на скорости света, нужно замедлиться, а не ускориться, даже остановиться и тогда можно застать это мгновение и себя в нём. Место, где ещё не светло, но уже и не темно. Лишь мгновение, без полярности сторон, чтобы осознать себя. Место смены и перехода, волшебное, сказочное, и почти неуловимое.
Босх его упустил, начало светать, оголяя то, что было скрыто в темноте ночи. Оголяя усталость от заплыва и отсутствие сна, смешивая всё это с прекрасным утреннем заревом, над дорогой. Почему банальности так красивы? Нет, совсем не так. Это мы, сами, стараемся сделать всё красивое и прекрасное банальным, чтобы не чувствовать… У Босха на глазах проступили слёзы, желая наполниться этим светом, слёзы счастливого человека — ещё один день впереди, ещё один грех сегодня умрёт.
Утро не время для похоти, утро время для страсти. Для страсти в любое время — вовремя, когда она жива, когда она горит непотушимым пламенем в груди человека — нет ей преград. А похоть уродлива, особенно если она на свету, мерзка и отвратительна своей низостью, без любви. Страсть прекрасна, страсть любви полна, как движущая сила жизни, движущая сила счастья человеческого.
Босх попрощался со значком улитки в приложении, закрывая её после выполнения мисси, и она исчезла, как и не было её, являя новый символ козы, олицетворяющий ту самую похоть. Пловец хмыкнул, запустил двигатель своего Форда, попивая воду из бутылки, и отправился обратно в город.
Электромобиль, бесшумный на улице, привычно имитировал рык двигателя в салоне и двигал к городу. Кондиционеры уже всерьёз задумались о теории заговора — этот странный человек совершенно ими не пользуется. Все четыре окна в машине полностью открылись, проветривая некрасивую голову Босха. Шапочка, предусмотрительно, отправилась дремать в подлокотник.
Дорога домой всегда быстрее. Подъезжая к городу Босх закрыл окна, затемняя их, и вернул своё произведение, безусловно, спорного и высокого искусства, обратно на свою макушку. Очень хотелось вернуться в гостиницу, а яблок больше не хотелось. При большом желании, убийцу можно было отыскать по огрызкам на шоссе, как по крошкам, выброшенным в окошко через каждую милю. Но только при условии, если заранее знаешь, где и когда искать убийцу грехов, чего обычно не происходит.
«Первым делом, первым делом самолёты, ну а девушки, а девушки потом…». Если бы Хироним, без сомнения выдающийся, Босх, знал эту песню, то напевал бы её сейчас, подразумевая сначала дело, а уж после отдых. Но и песню эту он не знал, и следующее его дело было связано как раз с девушкой. Есть в этом чудном городе одна мисс, глубоко наследившая своими волшебными копытцами, практически во всех высших сферах общества. История банальная, история той самой похоти, в отсутствии любви, которой после стесняются и боятся её освещения.
У мисс Люксьюр имелся вполне легальный бизнес эскорта для самых требовательных и достойнейших из достойных. Имелись и рычаги, имелось и влияние, имелся и волшебный «портфельчик», на всякий случай, с теми самыми достойнейшими из достойнейших, на записях, в непотребном виде.
Жезусу дела до того нет, но ему, как сыну богоугодному, не нравились следы копыт на своей земле. И мисс Люксьюр, сама того не подозревая, ждала встречи со страстью, настоящей человеческой страстью и любовью, правда, в груди убийцы, счастливого убийцы Босха. И с самого утра она нервничала, не понимая почему, что ей совершенно не свойственно.
Как самое чёрствое сердце начинает трепетать при приближении любви, так даже самая зажатая и позабытая душа, кричит о близости погибели её носителя. Люксьюр не понимала, что дело то в ней, в её собственной пустоте и отречении от Любви, а Босх стремился скорее заполнить эту пустоту пулями и своей любовью. Гостиница подождёт, сперва нужно прилично одеться. Разве может счастливый и любящий человек отправиться на важную встречу с девушкой в таком виде? Ну нет, конечно же нет, как нет времени на портного.
— Доброе утро милая, вы мне поможете? — обратился Босх к девушке в магазине одежды, по пути к третьей цели.
— Да, конечно, вам нужен костюм? — ответила милая, вежливо окидывая мужчину своим взглядом, как сетью, из которой ничего не ускользнёт.
— Я хочу ей понравится.
— Оу, приятно иметь дело с человек, который знает чего хочет. А предпочтения у вас есть? — уточнила девушка, указывая рукой на ряды пиджаков развешанных по оттенкам.
— Да, предпочитаю полагаться на мастера, там, где есть такая возможность. Что-то современное, тут вам точно виднее.
— А цвет?
— Синий или коричневый.
— Коричневый, я думаю для вас кое-что есть. Аксессуары? Обувь?
— Да, — просто ответил Босх и радостно улыбнулся понимающей девушке.
— Пройдите в примерочную, пожалуйста.
Какая мягкая ткань, кокой свободный крой и широкие брюки — это что-то летнее, но уже летящее в осень…
— И вот эта рубашка, — конечно, никакая, даже самая приятная и подходящая рубашка не лучше её улыбки. Но эта тёмная рубашка, без воротника, стремилась.
— Спасибо, мне уже нравится.
Босх закрылся тяжёлой шторкой в примерочной и медленно снял одежду. Да, тот случай, когда новый образ и есть тот самый, а всё предыдущее поблекло, даже ночь. Только коза. Сегодня её день, и всё это для неё, весь Хироним Босх.
На полке у выхода его ждали ботинки, носки и ремень.
— Скажите, милая, а найдётся у вас шляпа? Моя любимая сюда не подойдёт.
— Шляпа… пожалуй нет, но у меня есть другая идея.
— Спасибо, милая, — ответил новый красивый Босх, завязывая шнурки и не поднимая голову. Он не видел, как она выбирает платок, но слышал и чувствовал, как она подходит к нему.
— Думаю, это подойдёт, — она повязала лёгкий платок на манер галстука, на его сильную широкую шею и, действительно, подошло.
Свободно, даже небрежно, но замечательно. Босх нравился себе, нравился и ей, как любой мужчина способный оплатить себе такой гардероб. Босх аккуратно собрал свой образ в бумажный пакет, постепенно привыкая к новому. Рассчитался, попросил вызвать себе машину, бросая свою на парковке, оставил неприлично щедрые чаевые, за неимением времени оказать другое внимание, и пропал в уже активном и шумном городе. Пропал, чтобы найти и заполнить пустоту в сердце своей третьей цели. Заполнить своей страстью и парой пуль. Козе осталось совсем не долго скакать на своих длинных ножках и копытцах. Всё ради любви, ради любви и Жезуса.
Он прикрыл её прекрасное не молодое лицо своим шарфиком, не в силах смотреть на такую бесчувственную, при жизни, красоту, и такую мёртвую теперь. Пустота была заполнена. Самое время поспевать к обеду.
Четыре или Свинья в апельсинах
— Действительно, пол часа, минута в минуту! Куда теперь, сэр? — спросил водитель у Босха.
Хироним шуршал бумажным пакетом, оставленным на заднем сиденье, в поисках своей шапочки, среди вещей. Когда нашёл, положил её в карман пиджака, а в пакет отправил пистолет. Убийца вёл себя совершенно естественно и спокойно.
— В «SC», пожалуй самое время! — почти крикнул в ответ Босх, радостно, как ребёнок.
— В какой именно комплекс, сэр.
— В самую первую гостиницу.
— Ту, что на юге? — уточнил водитель глядя в навигатор.
— Вы совершенно правы, мой дорогой, ха-ха-ха, — Босх так заразительно и открыто хохотнул, что водителю больше не спрятаться от собственной улыбки, — вы не против, если я немного вздремну в пути?
— О, конечно, сэр. Вы так бодры и жизнерадостны… не скажешь, что вы хотите отдохнуть, — заметил водитель весело выруливая на маршрут.
— Да, именно так! Но немного поспать сейчас просто необходимо, если вас это не смутит.
— Нет, сэр, нисколько. Может хотите спокойную музыку или болтовню по радио?
— Пожалуй, музыку. А включите Хайдена!
— Хайдн, сэр?
— Да, Йозеф Хайдн, классика, дорогой.
— Сейчас, посмотрим, — сказал водитель набирая имя композитора на дисплее, и Хайдн нашёлся, не сам, конечно, но в исполнении мастера.
Классический представительский мерседес, наполненный беседой и, как следствие, приятной атмосферой, жил звуками классической же музыки. Машина задорно двигалась с бурным но гладким потоком к южной центральной части города. Хайдн разливал по салону свою музыку сквозь века, клавиши и пальцы музыканта, сквозь прогресс и акустику авто.
Босх быстро соскользнул по нотам в сон, чтобы дать сознанию возможность перезапуститься, ныряя в глубину, туда, за себя. Машина заботливо укачивала его динамикой и мягкостью движения, опытом водителя, и тёмной бездонной красотой застелившей весь его ум. Никаких картинок и образов Босх не видел. Только темнота, пустота и расслабление. Естественный таймер организма запустил Босха совсем скоро. Он открыл глаза уже другим: расслабленным, широким внутри, с чистым и высоким ментальным фоном. Усталость отступила, оставляя следы лишь в приятно зудящих мышцах рук и ног.
Говорить пока не хотелось, хотелось дышать и впитывать энергию дня, совершенно нового, после короткого отдыха, слегка ленивого и сладкого, в своей истоме и наполненности. Хотелось смотреть на город и молчать, хотелось любоваться местами, фантазировать о людях, улыбаться зданиям, машинам и платьям. Хотелось просто быть, ничего не делая, пока есть такая возможность. И Босх, с большим удовольствием, ничего не делал.
Хайдн замолчал почти сразу, как только проснулся пассажир, по воле водителя, уловившего желание и важность тишины. Водитель видел, как мужчина проснулся, как он открыл глаза, и не лез с разговорами, дожидаясь инициативы и начала новой беседы.
Прекрасная поездка, с шумом города и пробками, со светофорами и переполненными улицами, со скоростью, молчанием и тишиной, со временем для ничегонеделания, отдыха и счастья в движении к новым делам и к обеду, конечно.
— Мы уже рядом?
— Да, сэр, минут десять.
— Хорошо, тогда остановите, пожалуйста, в ближайшем удобном месте, — попросил Босх и достал из кармана зажим с наличными, — я хочу пройтись.
К гостинице убийца добрался с другим пакетом. Бумажный потерялся где-то в переулках, с остатками усталости, а пистолет он просто оставил в одной из мусорок, в тихом и безлюдном месте, что ему приглянулось. Босху нравилось покупать для себя вещи сегодня, даже его любимая шапочка из макушек, почти утратила свою актуальность. Новые брюки, кроссовки, майка и кепка для вечернего выхода, нижнее бельё и часы. Обычный жизнерадостный мужчина, совершенно сливался с людьми в городе.
Босх нагулял себе такой аппетит, что заказал банкетное горячее, продолжая праздник этого щедрого дня. Душ. Гладко выбритое лицо. Белый халат. Его новый костюм на вешалке, прочно связанный с улыбкой девушки из магазина и запахом её духов. Свежая одежда. Теперь самое время подкрепиться.
С чем может ассоциироваться свинья? Если мы не берём в расчёт мифологию, не берём в расчёт чревоугодие, как один из семи смертных грехов и свинью, как символ обжорства. Прекрасное животное, между прочим. Очень милое и весёлое. Но, пожалуй, не будем разбирать животное по частям, видам и ассоциациям, как и причины предвзятого к ней отношения, а просто отправимся к обеду.
Четвёртым пунктом в списке, действительно, была свинья.
Сидя за тем самым столиком в конце зала, в ожидании своего блюда, Босх знакомился со следующим врагом мистера Жезуса, господином Фёллерай. Но этого делка и так знал весь город, Босх тоже видел его пятачок на рекламных щитах. Фёллерай — поставщик котлет и всякого рода мяса. И священные места Жезуса, райские обители «SC», были осквернены несвежим и замученным мясом, напичканным вредными препаратами, что, без сомнения, могло сказаться не только на самочувствии обитателей и гостей комплексов, но и на репутации самого мистера Жезуса. Фёллерай, поглощённый идеей количества и объёма, совершенно утратил понимание ценности пищи и жизни. Делать нечего, придётся отведать поросёнка.
— Простите, а вы можете убавить света в помещении? — поинтересовался Босх у официанта и менеджера, подошедшего к столику вместе с ним, — А то все увидят, что этот поросёнок выглядит лучше меня, ха-ха-ха!
Официант затрясся, не зная что ответить, и немного огорчил Хиронима, помнящего того высокого специалиста, накормившего его завтраком, но менеджер не растерялся.
— Ха-ха! Прекрасно, сэр! Мы стараемся для вас, — отреагировал мужчина с мягким взглядом на шутку и отправил официанта прочь, кивнув ему, — Если вы хотите, повар разделает это произведение искусства, какую часть вы предпочитаете?
— О, нет-нет, я предпочитаю разделываться с пищей сам, как и с делами.
— Замечательно! Вам нужна компания, сэр?
— Пожалуй нет, я останусь наедине с этим красавцем. Вы нас не познакомите?
— С удовольствием, сэр. Это алжирский поросёнок, выращенный с заботой и любовью. Он питался по специальному рациону, только экологически чистыми продуктами, и обитал в шикарном дубовом вольере, построенном специально для него. Естественно, земли он не касался и видел только ночное небо, без попадания прямых солнечных лучей. Только рассеянный свет, сэр. Счастливый поросёнок.
Босх задумался, у него слегка остыл аппетит.
— Скажите, а почему свинину не едят, почему к ней так относятся?
— Едят, сэр. Даже в самых строгих конфессиях, при угрозе жизни голодной смертью, разрешено… только из спасения жизни. А относились к нему, как видите, ха-х!
— Да, и не говорите. Пожалуй, к мясу, сейчас, я не откажусь от пинты безалкогольного пива или от морса. Найдётся что-то подходящее?
— Конечно, сэр. Морс или пиво?
— Пиво.
— Могу я помочь вам чем-то ещё?
— Да, дорогой, можете, и даже очень. Порекомендуйте мне место, для ужина, а лучше закажите там столик, на двоих, поближе к северной части города.
— Романтический ужин, сэр?
— Да, что-то приятное и спокойное.
— Заказывать на ваше имя?
— Да, дорогой, спасибо.
Менеджер улыбнулся и исчез, почти как фокусник. Через мгновение Босху принесли пиво и он приступил к поросёнку. План простой. Глядя на ярко-коричневого запечённого поросёнка на блюде, и разделывая его по частям, Босх продумывал и представлял до мелочей ночное посещение господина Фёллерай, что было легко. Благодаря любви и заботе мистера Жезуса о своих врагах, у Босха было всё необходимое, и даже сверх того.
Нежное и мягкое мясо поддавалось ножу почти без усилий, нож проходил сквозь него так легко, как Босх проникнет ночью в дом господина Фёллерай, к самому телу «свиньи». Сейчас, тело поросёнка проникало в желудок убийцы, вызывая во рту взрывы счастья пищевых рецепторов, чтобы напитать и насытить.
Босх попросил отправить поросёнка в холодильник, в его кухню, в номер, вместе со всеми гарнирами, после трапезы. О, с каким удовольствием и радостью он обедал, отдавая всего себя целиком, но забирая взамен ровно столько, сколько было сейчас необходимо — этот поросёнок уже его, как, собственно, и господин Фёллерай. Менеджер написал своим красивым почерком название места, адрес и номер столика, по старинке, на карточке, и обнадёжил Босха приятным ужином.
Хироним позвонил в магазин, пообщался с девушкой, чтобы не думать о её улыбке и пригласил на ужин — всё равно ехать в тот район за своей машиной. Она услышала название ресторана, вспомнила его уродливое лицо, его харизму и ответила уклончиво, но в разговоре заметила, где и до скольки будет этим вечером, сомневаясь. Босх пообещал заехать и отправился готовиться к ночному посещению: найти машину какой-то местной обслуги из нужного района, найти «образ», и продумать отходы ещё раз.
После ужина она сильно потеплела к нему. Он отогрел её своим вниманием и заботой, собирая для неё этот вечер из приятных мелочей и слов. Она воспряла и засветилась ещё ярче, но к себе домой уехала одна, почти с разбитым сердцем, таящей самооценкой, и сомнениями в его ориентации и вкусе. Он пообещал приехать совсем скоро, сославшись на особенный букет цветов для неё и маленькое срочное дело. И дело было сделано.
«Свинья» остыла быстро, но не быстрее чем поросёнок на столе Босха, и эта жизнь не нуждается теперь в таком красочном описании и пояснении, после смерти, как жизнь Алжирского поросёнка. Когда умирает грех, жизнь продолжается, и на этом точка.
Цветы Хироним не привёз, но привёз с собой прекрасную ночь и смех.
Кондиционер в номере Босха сговорился с постелью, и теперь они обижались на жильца вместе. Всё-таки, в тех местах где живёшь, нужно бывать чаще. Ночью Босх жил не только грёзами об улыбке, а улыбка, в ответ, стала для него уже совсем другой, почти своей.
5. Змея
Утро, всем утрам утро. Тааа-рам, та-тааа-рам… Золото солнечного света радостно пролилось на её волосы, сквозь большое окно и просвет между полосками ткани. Ничего из всех вещей на земле, не может заставить сердце так весело и тепло танцевать, как вид её блаженного радостного лица, её кожи, тела, при свете утреннего яркого солнца, игривого и настойчивого. Ничего, кроме этого и музыки.
Босх поднялся с постели, раскидавшей по комнате свои одеяла и подушки, и стал танцевать, нагишом, отдавая дань восторга и восхищения прошедшей ночи, встречая своим танцем и телом божество, светившее на прекрасную деву в постели. Она открыла глаза, улыбнулась, и засмеялась. Разве бывает вот так? Только так и бывает. Она прыгнула на него, обхватывая торс ногами и руками шею.
— Доброе утро, солнышко, мы…
Он не успел договорить, занятый её губами и языком, не успел спросить, хочет ли она позавтракать с ним, успеет ли… теперь они не успеют ничего, кроме самого важного, кроме друг друга и, в отличии от того, что было ночью, в неторопливом огне страсти, теперь им нужно торопиться.
Позавтракать не довелось.
Сказка, плыть в машине, заполненной звоном её смеха, от его не очень-то и смешного хрюканья и кваканья, за неимением слов, хоть что-то сказать. А ничего говорить и не нужно. Как известно, счастливая женщина прекрасно смеётся и просто так, и выставляет свои длинные ноги, чуть не над головой, и противно, но так прекрасно поёт… Босх прикатил её счастливым комочком нежности и растаявшей женственности, на своём пассажирском сиденье, к магазину, почти к одиннадцати. Знаете, что такое поцелуй счастливой и благодарной женщины?
— Поешь, что-нибудь.
— О, я с удовольствием…
— Мне нужно ехать, солнышко…
Босх что-то ещё ей говорил. Она не слышала. Солнышко смотрело на его лицо, и вроде уже ничего, даже приятное. Рядом с ним спокойно. Так можно и жить но, видимо, не долго.
— …я не смогу забрать тебя с собой в ад.
— Что? — очнулась она.
— Оставайся в раю, солнышко, — он наклонился к ней и открыл её дверь.
Хамоватый полдень явился слишком быстро и без предупреждения, покусывая сердце убийцы своими зубками, маленькими, чтобы сделать больно, и впуская в сердце яд утраты самого светлого момента, из всех счастливых дней и ночей ближайшего времени. Ближайшего, и если взглянуть в прошлое, и если присматриваться к будущему. Счастье сейчас.
Звезда обосновалась в зените, но солнышка он больше не увидит, его ждёт только змея, следующий пункт в списке, и это ж надо: работник федеральной службы безопасности. Агент Энви требует к себе внимательности и осторожности, уж очень резкий парень. Звонок.
— Привет, я слушаю.
— Привет, мистер Босх, это помощник …
— Привет, парень! Как ты? — радостно перебил чемпиона убийца.
— Я хорошо, спасибо. Старик хочет видеть вас, мистер Босх.
— Сейчас?
— Да, приезжайте на набережную, я отмечу место и встречу вас там.
— Хорошо, чемпион, скоро буду.
— Пока, мистер Босх.
Хироним обновил «змею», открыл появившуюся карту и стал перестраиваться на разворот, к мосту. На той стороне его ждала необузданная сила, на мощном двухколёсном итальянце. Босх сбросил скорость и моргнул помощнику светом. Чемпион помахал рукой, закрыл шлем и шумно поднялся на заднее колесо, стартуя вперёд. Босх улыбнулся его задору и прибавил скорости.
Чемпион показал путь, проводил Босха до места встречи и остался рядом с мотоциклом и машиной, присматривая со стороны. Старик задумчиво любовался водой.
— Добрый день, друг мой, мы стали часто видеться.
— Да, дорогой, но змея шевелится…
Босх встал спиной к воде, опираясь об ограждение и скрестил руки на груди, глядя на прохожих.
— Сегодня встреча с иудой, — продолжил старик, — и мы должны действовать быстро, по обстоятельствам.
— Понимаю.
— У нас есть возможность избавить мистера Жезуса от иудовых последствий, если ты встретишь змею, сегодня.
— С удовольствием, друг мой, с удовольствием.
— Жезус не знает об этом, но ему незачем, змея и так в списке.
— Иуду возьмёте на себя?
— Да, дорогой, прямо сейчас и займёмся. На подготовку времени нет. Что ты скажешь?
— Я смогу добраться туда незамеченным… друг мой, но это не повод для встречи, малыш мог просто обновить данные для меня.
— Да, дорогой... но я хотел попрощаться с тобой. В беседе с Жезусом я понял, что ты уходишь, после этих семи.
— Да, мой старый друг, после семи грехов у меня останется только четыре последних дела, и это не здесь, а мы с тобой совсем скоро увидимся, на той стороне.
— Я хотел спросить тебя…
— Да, мой друг, — Босх развернулся к воде и посмотрел на старика.
Старик не смотрел сегодня в глаза, чтобы не дрогнуть и не выказать эмоций, но смотрел прямо, в лицо.
— Это ведь чувства, не просто хороший план?
— Да, друг мой, да. Я знал, что ты понимаешь. Чувства видят возможности, когда принадлежат тебе, а не ты им. Я просто двигаюсь по этому потоку возможностей, а план для ума, цели должны быть обозначены.
Босх вернулся в машину, просто день прощаний, какой-то. Малыш подошёл к пассажирской двери, Хироним опустил стекло, и чемпион повис в окне, опираясь на предплечья и просовывая голову внутрь.
— Мистер Босх, что со стариком, а?
— Это мудростью, чемпион, мудрость… ты просто будь рядом с ним, пока можешь.
Как мана, как благословение верховного Бога, как энергия поднимается змеёй к макушке, поднимался Босх по лестнице, шаг за шагом, ступень за ступенью, к нужной высоте, чтобы просветлить мозг агента Энви последней вспышкой.
Самодовольные подручные, напарники, но больше охранники Энви, остались внизу, дожидаясь иуду и приглядывая за улицей. Босх поднялся по фасаду, до открытого окна, и проник в новое, ещё не жилое здание, незамеченным, как и обещал. Сам Энви, предвкушая, как сильно увеличатся его счета, потирая руки, привычно ненавидел мистера Жезуса, завидуя его успеху и популярности, отвергая его, и надеялся укусить побольнее, благодаря информации и своим возможностям федерального агента.
Напряжённые мысли Энви были всецело сконцентрированы на объекте, на деталях и аспектах его жизни. Совершенно упуская из виду себя, агент Энви превратился в существо холодное и полное яда зависти. При этом, у него было всё, что только может желать подавляющее большинство людей его возраста. Отравленный своим же ядом, Энви, хотел сделать больно кому-то ещё… Ожидание. Сигнала о прибытии иуды всё нет и нет. Бдительность, отвлечённая мыслями о чужой жизни, поникла и уснула крепким сном, чтобы встрепенуться в последний раз, зажигая разом все сигнальные огни.
Энви не успел оскалиться, не успел взяться за оружие, даже выпрямиться в полный рост. Комната, ещё наполненная строительной пылью, познала молчаливую глухую вспышку головы агента Энви, окрашивая пространство в красный цвет. Как из большого пульверизатора, брызнула кровь с осколками черепа и кусочками мозга, из затылка агента. Вот она вспышка, которую не способен осознать никто.
Сознание и осознание — это дело прижизненное, а не посмертное, по крайней мере, когда дело касается тела, как вместилища той самой жизни.
Выпуская из своей головы мысли, вместе с моросью крови, Энви откинул голову назад, роняя тело и всю свою жизнь на пыльный пол. Ручеёк, красной змейкой, побежал прочь из тела, сквозь открывшийся разрушительный выход.
Голова опустела, счастливая, ей так этого при жизни не хватало.
Павлин
Гордыня. Большими цветными и очень яркими перьями оброс молодой человек в отсутствии характера, как инструмента работы с собственными эмоциями, психикой и качествами — отсутствие характера: тоже характер. Тут и хамство и высокомерие и заносчивость, распушались во всей красе, по любому поводу и без оного.
Человек с детства наблюдал, как его папаша общается с людьми, как ходят они на поклон и унижаются. Наблюдал и принимал социальное уродство за истину, питаясь этими картинками. Наблюдал и старался подражать, хотел быть похожим, даже превзойти своего папашу.
Собственная важность выросла, покрывая и личность и ум, а мальчик нет. Он сигналил пешеходам, разрывая своим нетерпением улицу и спокойствие людей: все должны бежать и торопиться. Ещё бы, вы что, не видите? Это же сын Колао Зэхао, практически хозяин чайна-тауна, собственной персоной.
Дорогу, в толпе прочих людей, переходил мужчина, держа за руку свою маленькою девочку и продолжал с ней разговаривать:
— Да, он не прав, мальчишка этот, но а ты, ты зачем так поступила?
— Как зачем, пап? Я так же как он! — насупилась девочка и стала шагать чуть сильнее, показывая, какая она злая и страшная.
— Так не пойдёт, дочь! Ты просто не можешь так делать.
— Могу! — она была серьёзна, она была убеждена.
Отец засмеялся и поднял её за руку над дорогой, ускоряя шаг вместе с общим движением. Другой мужчина, сразу за отцом с девочкой, ускоряться не стал, и даже замедлился, переходя дорогу по оживлённой улице, не обращая никакого внимания на громкий кричащий сигнал автомобиля, перед самым переходом.
— Вот увидела ты хама, и нагрубила в ответ, а увидела гения, сможешь как он, ну, например станцевать или картину нарисовать, отдать тоже самое?
У девочки округлились глаза.
— Или когда человек делает что-то доброе, помогает другим, своим талантом, своей профессией, как врач, например? Сможешь?
Девочка ещё сильнее насупилась и молчала. Отец взял её на руки, ближе к себе, к самому лицу.
— Просто так проще... а ты сильная, ты можешь делать лучше. Как врач, или как художник. Плюнуть проще, чем добыть воду, понимаешь супердевочка?
Она обняла папу за шею, представляя, как завтра снова отвесит подзатыльник, и была совершенно права, просто непоколебима. Ровно до тех пор, пока эту историю не узнала её мама — та умела объяснять на понятном языке. На понятном прямо сейчас, а не на том, что вырастет пониманием гораздо позже, когда девочка повзрослеет.
Мужик безнадёжно отстал и откровенно медленно плёлся по переходу, самый последний.
— Эй! Давай скорее! — Зэхао младший опустил бронированное стекло и высунул голову в окно.
Что-то попало ему в лицо, дважды, но он не успел понять, как не успел понять самого себя, при жизни. Босх обронил пистолет на дорогу и слился с толпой, предвкушая наслаждение китайской едой. Его нос трепетал от вкусных ярких запахов, а животик начинал возмущаться, скорее-скорее подгоняя убийцу к столу.
7(Бешеный Лев)
Изо рта Зэхао летели слюни. Он кричал, как неистовый зверь, наливая кровью лицо: вздутые вены на шее, глаза с полопавшимися капиллярами. Всё, что попадалось под руку летело в стену. Он злился. Не страдал, не чувствовал боли утраты и сожаления от гибели сына. Он злился, обращаясь в безжалостного слепого берсерка.
Как могли? Кто посмел это сделать? Кто посмел убить моего сына? Но смерть никогда не отвечает на вопросы. Смерть греха сильна молчанием и пустотой, в его отсутствии.
Зэхао готов уничтожить всех и вся, своим гневом, как бешеное животное, не способное больше мыслить и чувствовать, ведомое одним лишь гневом, готовое кинуться на кого угодно.
И лев получит бой, свой последний смертный бой.
Чем хорошо бешенство? Бешенство не знает усталости. Но и обычный гнев не успеет иссякнуть ко встрече с Босхом. Зэхао разогнал всех подручных, оставляя на каждом отпечаток своего гнева. Не для того, чтобы остаться одному и метаться в клетке, а чтобы вдохнуть глубже, перед тем, как поднять чайна-таун на уши, и весь город, если понадобится.
— Кто это? — спросил помощник льва у коллеги по несчастью, сверкая своими свежими синяками на лице.
— Не знаю, — ответил охранник, прижигая разбитые губы перекисью, — можешь доложить господину, или пойти к нему, там всё и узнаешь.
Босх спокойно и уверенно вошёл в здание, поднялся и прошёл к кабинету, кивая и здороваясь со всеми, кто попадался на пути. Его никто не остановил, никто не поинтересовался, кто он такой и зачем пришёл сюда. Уверенно и целенаправленно. Учитывая, в каком состоянии босс, никто не захотел вмешиваться в его дела — человек явно к нему. Так и было.
Льву теперь не нужно искать убийцу, убийца пришёл к нему сам.
Без стука, как входит смерть: неожиданно, не к месту, не вовремя, и намертво закрывая за собой дверь. Никакой злости. Такая работа. В глазах гостя было всё… В глазах льва была лишь ярость, после мига недоумения.
Никакого оружия. Босх снял куртку, достал из-за пояса пистолет и положил его на стол перед Колао Зэхао. Достал нож и воткнул его в столешницу, оставляя показательно сверкать рукояткой. Зэхао бросился на Босха через стол, стремясь вцепиться в его шею и сбить с ног, но получил боковой удар и свалился на пол.
Взять гнев в свои руки. После боя, после обмены ударами и борьбы — это сделать гораздо проще. Напор Зэхао не иссяк, но раз за разом натыкаясь на сопротивление и не нанося никакого сильного урона, он начал понимать близость своего поражения и схватился за нож. Босх получил удар ножом по рукам, получил между рёбер и лишь затем сломал руку, в которой держался нож. Вот сейчас.
Босх, изрядно истекая кровью, и чувствуя, как Лев пытается отбиться из последних сил, сунул руки ему в пасть, разрывая челюсти. Кожа лопнула, Босх давил изо всех сил, пока гнев не был освобождён, а человек отделён от греха, как челюсти, друг от друга, разверзнутые кровавой пастью в бездну. Теперь, когда семь грехов мертвы, а оставшееся время утекает так быстро кровью из межрёбер, он может видеть Жезуса.
И четыре последние вещи
Босх выпустил Льва из рук, сделал пару шагов к двери и опустился на колени, закрывая глаза — тут больше некуда идти...
— Я готов, мой Господь. Я готов.
Жезус подал руку Хирониму, как брату, как самому верному другу, поднимая его над землёй.
— Суда для тебя не будет. Ты же сам знаешь, куда теперь идти.
— Знаю, Господь, в Раю мне больше нет места...
— Но и в Аду, сын мой, есть место Вере и Любви, и ты сможешь ещё мне послужить.